Катриния кивнула.
– Голос разума, – сказал Бурич.
Улькомцы, несомненно, и раньше видели эти склоки, нашу демократию во всем ее блеске. Наверняка они и сами ссорились.
– Пожалуй, это все, инспектор, – сказал он, заглушая громкий голос майора. – Ваши материалы мы получили. Спасибо. Распорядитель проводит вас к выходу. Скоро мы известим вас о нашем решении.
* * *
Коридоры Копула-Холла построены в особом стиле, который, должно быть, эволюционировал за многие века, пока это здание существовало и являлось центром жизни и политики Бешеля и Уль-Комы. Они старинные и элегантные, но какие-то расплывчатые, не поддающиеся определению. Картины на стенах написаны мастерски, но словно лишены связи с прошлым, они бескровные, ничем не примечательные. По этим коридорам ходит персонал – бешельцы и улькомцы. В зале ощущается не дух содружества, а пустота.
Немногочисленные артефакты Предшественников, расставленные под стеклянными колпаками у стен, – совсем другие. Они конкретные, но в них сложно разобраться. По дороге к выходу я взглянул на некоторые из них: на вислогрудую Венеру с бороздкой там, где могли располагаться шестеренки или рычаг; на грубо сделанную металлическую осу, обесцветившуюся за долгие века, на игральную кость из базальта. Под каждым из них располагался текст, в котором выдвигались догадки об их предназначении.
Вмешательство Седра меня не убедило: у меня сложилось впечатление, что он заранее решил дать бой при рассмотрении следующей петиции, которая к ним поступит. Ему не повезло – петиция оказалась моей: спорить в данном случае было сложно, и поэтому мотивы Седра выглядели сомнительно. Будь я политиком, ни при каких обстоятельствах не поддержал бы его. Однако у его сдержанности были свои причины.
Силы Пролома почти беспредельны. Они пугают. Они действительно ограничены – но только тем, что их можно применить лишь в скрупулезно выбранных обстоятельствах. И требование о том, чтобы эти обстоятельства неукоснительно соблюдались, является необходимой мерой предосторожности.
Вот почему между Бешелем, Уль-Комой и Проломом существует замысловатая система сдержек и противовесов. В случаях, которые не являлись опасными и неоспоримыми случаями проломов – преступлением, несчастным случаем или катастрофой (утечкой химикатов, взрывом газа, нападением психически нездорового человека), все прошения рассматривал комитет – ведь во всех этих случаях Бешель и Уль-Кома полностью лишались всякой власти.
И даже после серьезных происшествий, тяжесть которых не стал бы оспаривать ни один разумный человек, представители двух городов в составе комитета внимательно изучали ex post facto причины, которыми они оправдали вмешательство Пролома. Формально они могли поставить под сомнение любую из них: это был бы абсурд, но комитет не собирался подрывать свой авторитет, отказываясь от важных процедурных действий.
Города нуждались в Проломе. А что бы стало с Проломом без целостности городов?
Корви ждала меня.
– Ну что? – Она протянула мне стаканчик с кофе. – Что они сказали?
– Дело передадут. Но они заставили меня поплясать перед ними.
Мы пошли к полицейской машине. Все улицы в окрестностях Копула-Холла были в пересечениях, поэтому мы пробрались туда, где припарковалась Корви, не-видя компанию друзей-улькомцев.
– Ты Седра знаешь?
– Этого козла, фашиста? Еще бы.
– Он делал вид, будто собирается заблокировать нашу петицию. Это очень странно.
– Он же из Нацблока, а они вроде ненавидят Пролом, да?
– Странно, что они его ненавидят. С тем же успехом они могли бы ненавидеть воздух. Он ведь нацик, а если нет Пролома, то нет и Бешеля. Нет родины.
– У них все сложно, – сказала Корви. – Они думают, что мы нуждаемся в Проломе, но это – признак зависимости. Да и вообще нацики расколоты – у них есть сторонники баланса сил, а есть триумфалы. Может, он из триумфалов. Они считают, что только Пролом не дает Бешелю захватить Уль-Кому.
– Они хотят ее захватить? Если им кажется, что в этой войне победит Бешель, значит, они живут в мире грез. – Корви бросила взгляд на меня. Мы оба знали, что это правда. – Ну, не важно. Думаю, он просто играл на публику.
– Да он просто идиот. Ну, то есть, не только фашист, но еще и не очень умный. А когда мы получим добро?
– Через пару дней они должны проголосовать за все прошения, представленные им сегодня, – ответил я, хотя на самом деле не знал, как организована работа комитета.
– А пока что? – Корви была немногословна.
– Ну, насколько я понимаю, у тебя еще куча всего, так? Это же не единственное твое дело. – Я посмотрел на нее.
Мы проехали мимо Копула-Холла. Вход в него напоминал огромную искусственную пещеру. Это здание гораздо больше собора, больше римского цирка. Оно открыто с восточной и западной стороны. На уровне земли и метров на пятнадцать вверх оно представляет собой полузакрытую крупную улицу – с колоннами, стенами и КПП, разделяющими потоки машин.
Пешеходы и машины то появлялись из Копула-Холла, то исчезали в нем. Седаны и фургоны останавливались у его восточной точки; там, после проверки паспортов и других документов, водителям разрешали – а иногда и отказывали – покинуть Бешель. Машины ехали непрерывным потоком. Через несколько метров – внутренний контрольно-пропускной пункт под аркой, еще одна пауза у западных ворот перед тем, как попасть в Уль-Кому. В других рядах процесс шел в обратном направлении.
Машины, получившие печать на разрешении пересечь границу, выезжали из противоположного конца здания в город другой страны. Часто при этом они возвращались на улицы Старого города – или другого Старого города – на то же самое место, которое занимали несколько минут назад, но уже в новой юрисдикции.
Иногда дом, физически расположенный по соседству от твоего, находится на другой улице другого города, во враждебном государстве. Иностранцы редко это понимают. Житель Бешеля не может сделать несколько шагов и зайти в соседний дом в другом мире, не создав пролом.
Но если он пройдет через Копула-Холл, то сможет покинуть Бешель и вернуться в то же самое место (в материальном мире), где он только что был – но уже в другой стране. И теперь он станет туристом, гостем, любующимся достопримечательностями – на улице, у которой та же долгота и широта, что и у его собственного дома, на улице, на которой он никогда не бывал, архитектуру которой он всегда не-видел, к улькомскому дому, который стоит рядом с их собственным. А его собственный дом теперь станет для него невидимым до тех пор, пока он не пройдет через Пролом и не вернется домой.
Копула-Холл – словно «талия» песочных часов, точка входа и выхода, пуповина, связывающая города. Все это здание – это воронка, позволяющая гостям попасть из одного города в другой.
Существуют и места, где нет пересечений, но где Бешель рассекает тонкая полоска Уль-Комы. В детстве наши родители и учителя без устали тренировали нас не-видеть Уль-Кому (мы и наши сверстники из Уль-Комы с удивительной нарочитостью не-замечали друг друга, если оказывались рядом). Мы бросали камни через иную реальность, затем делали большой крюк по Бешелю, подбирали их и спорили о том, провинились ли мы. Пролом, конечно, себя не проявлял. То же самое мы проделывали с местными ящерицами. Когда мы снова подбирали их, они всегда уже были дохлыми, и мы утверждали, что их убивает короткий полет по Уль-Коме – хотя вполне вероятно, что они погибали от удара при падении.
