– Когда вы видели ее в последний раз?
– Не знаю. За несколько дней до того, как она… до того. Слушайте, Борлу, вы должны знать вот что: она знала, что ей грозит опасность. В последний раз она очень разозлилась и расстроилась, когда я упомянул про Орсини. Она сказала, что я ничего не понимаю. Что она не знает, возмещает ли она ущерб или совершает преступление.
– Что это значит?
– Я не знаю. Она сказала, что Пролом – это ничто. Я был в шоке. Можете себе представить? Она сказала, что всем, кто знает правду про Орсини, грозит опасность. Что их не много, но те, кто есть, даже не подозревают, в какой они жопе, что они не поверят в это. Я спросил: «И даже я?» Она сказала: «Возможно. Может быть, я уже слишком много тебе рассказала».
– Что, по-вашему, это означает?
– Что вы знаете про Орсини, Борлу? Почему люди думают, что связываться с Орсини – это безопасно? Вот вы могли бы скрываться в течение многих веков? Угождать всем? Клянусь Светом! По-моему, она влипла в какую-то историю, работая на Орсини. Наверное, эти паразиты убедили ее в том, что она им помогает, но она что-то про них узнала, и тогда они ее убили. – Он взял себя в руки. – Под конец она стала носить с собой нож – для защиты. От Орсини. – Жалкий смешок. – Они убили ее, Борлу. И они убьют каждого, кто может причинить им вред. Каждого, кто привлек к ним внимание.
– А вы?
– А что я? Я в жопе. Ее больше нет, значит, и меня не станет. Уль-Кома пусть катится ко всем чертям, и Бешель тоже, и долбаный Орсини. Я звоню, чтобы попрощаться. Слышите стук колес? Через минуту, когда мы закончим, телефон полетит из окна. Сайонара. Этот звонок – мой подарок на прощанье, ради нее.
Последние слова он уже шептал. Когда я понял, что связь разорвалась, я попытался ему перезвонить, но номер был заблокирован.
* * *
Я долго, слишком долго тер глаза. Я делал пометки на бумаге с логотипом гостиницы – не для того, чтобы потом в них разбираться, а просто чтобы упорядочить мысли. Я составил список людей. Я прикинул время в других часовых поясах. Я набрал международный номер на телефоне.
– Миссис Джири?
– Кто это?
– Миссис Джири, это Тиадор Борлу. Из бешельской полиции. – Она промолчала. – Мы… Могу я узнать, как дела у мистера Джири?
Я босиком подошел к окну.
– Он в порядке, – ответила она наконец. – Он злится.
Она говорила очень осторожно, не могла решить, можно ли мне доверять. Я отодвинул тяжелые занавески и выглянул в окно. Несмотря на поздний час, по улице, как всегда, шли люди. Время от времени мимо проезжал автомобиль. Сейчас, ночью, сложно было понять, кто местный, а кто – иностранец и поэтому не-видимый: свет фонаря мешал разглядеть цвет одежды и манеру держаться спешивших по улице прохожих.
– Я хотел еще раз извиниться за то, что произошло, и узнать, все ли у вас нормально.
– Вы хотите мне что-то сообщить?
– Поймали ли мы человека, который сделал это с вашей дочерью? Миссис Джири, мне очень жаль, но нам пока это не удалось. Но я хотел вас спросить… – Я сделал паузу. Она не повесила трубку, хотя и не ответила. – Махалия когда-нибудь говорила вам о том, что встречается с кем-то здесь?
В ответ она издала какой-то звук. Я подождал несколько секунд, а потом продолжил:
– Вы знаете Иоланду Родригес? И почему мистер Джири искал бешельских националистов, когда проломился? Ведь Махалия жила в Уль-Коме.
Она снова издала этот звук, и я понял, что она плачет. Я открыл рот, но мог только слушать ее. Когда я проснулся еще больше, то сообразил, что если наши с Корви подозрения были верны – то мне следовало позвонить с другого телефона. Миссис Джири не бросила трубку, и поэтому после небольшой паузы я окликнул ее по имени.
– Почему вы спрашиваете про Иоланду? – спросила она наконец. – Конечно, я с ней знакома, она же подруга Махалии. Она…
– Мы просто пытаемся с ней связаться, но…
– О боже! Она пропала? Махалия ей доверяла. Поэтому она… Она…
– Пожалуйста, не надо, миссис Джири. Клянусь вам, нет никаких доказательств того, что произошло что-то плохое. Возможно, она просто устроила себе небольшой отпуск. Прошу вас.
Она снова заплакала, но быстро взяла себя в руки.
– Во время рейса они почти с нами не разговаривали, – сказала она. – Незадолго до приземления муж очнулся и понял, что произошло.
– Миссис Джири, у Махалии здесь кто-нибудь был? Я про Уль-Кому.
– Нет, – вздохнула она. – Вы, наверное, думаете, «Откуда матери это известно?». Но если бы у нее кто-то был, я бы об этом знала. Махалия не сообщала мне все подробности, но… Был человек, с которым она тусовалась, но он не настолько ей нравился. Она сказала, что у них все слишком запутанно.
– Как его звали?
– Думаете, я бы вам не сказала? Я не знаю. Кажется, она познакомилась с ним, когда занималась политикой.
– Вы упоминали про «Уль-Кому превыше всего».
– О, моя дочка всех их разозлила. – Она рассмеялась. – Всех погладила против шерсти. И даже объединителей – они ведь так называются? Майкл собирался всех их проверить. Найти имена и адреса в Бешеле оказалось проще. И мы же приехали именно туда. Он собирался их проверить, по одному. Он хотел найти их всех, потому что… один из них сделал это.
Потирая лоб и глядя на улькомские силуэты, я пообещал ей все, о чем она просила.
Чуть позже меня разбудил звонок Датта.
– Вы еще спите, блин? Вставайте.
– Вы через сколько…
Было уже утро, и притом не очень раннее.
– Я внизу. Давайте скорее. Кто-то прислал бомбу.
Глава 17
Улькомская команда саперов собралась у крошечного временного почтового отделения в Бол-Йе-ане. В своих защитных костюмах они казались приземистыми. Подняв визоры шлемов, они разговаривали с благоговейно взиравшими на них охранниками.
– Вы Датт? Супер, – сказал один из них, глядя на знаки различия Датта. – Можете заходить. – Он оглядел меня и открыл дверь комнаты размером с небольшой шкаф.
– Кто ее обнаружил? – спросил Датт.
– Один из охранников. Сообразительный. Айкам Цуэ. Что? Что? – Никто из нас не ответил, поэтому он пожал плечами. – Говорит, что она ему чем-то не понравилась. Он вышел наружу и попросил милицию взглянуть на нее.
На стенах висели полки с ячейками для писем; большие коричневые конверты, открытые и запечатанные, лежали на столах, в углах и в пластиковых корзинах. В центре комнаты стоял табурет, рядом с которым на полу валялся рваный пакет и затоптанные письма. На табурете лежал сверток, из которого, словно тычинки из цветка, торчали электронные внутренности.
