– Не знаю, – ответил Шукман. – Они неглубокие. Наверное, она на что-то упала.
Царапины были маленькие, примерно с кончик карандашного грифеля. Они неравномерно покрывали участок кожи размером примерно с мою ладонь. Кое-где они складывались в линии по несколько миллиметров в длину, более глубокие в центре и сходившие на нет по краям.
– Следы полового акта?
– Недавних следов нет. Так что если она работала на панели, то в эту историю, возможно, влипла, отказавшись что-то сделать. – Я кивнул. Шукман помолчал. – Мы уже ее помыли, – сказал он наконец. – На ней была грязь, пыль, сок растений – все то, что можно обнаружить там, где она лежала. И еще ржавчина.
– Ржавчина?
– Повсюду. Куча ссадин, порезов, царапин – в основном посмертных – и тонна ржавчины.
Я снова кивнул и нахмурился.
– Раны, вызванные самозащитой?
– Их нет. Все произошло быстро и неожиданно, или ее ударили сзади. На теле много ссадин и всего такого. – Шукман указал на следы разрывов на ее коже. – Они не противоречат предположению о том, что ее тащили по земле. Стандартный износ при убийстве.
Хамзинич открыл рот, затем закрыл его. Я посмотрел на него. Он грустно покачал головой: Нет, ничего.
Глава 3
Плакаты развесили. В основном рядом с местом, где нашли нашу Фулану, но, кроме того, на главных улицах, в торговых кварталах, в Кьезове, Топише и других подобных районах. Один я даже заметил, выходя из дома.
А ведь мой дом совсем не рядом с центром. Я жил к юго-востоку от Старого города, в квартире на предпоследнем этаже шестиэтажной башни на Вулков-штрас. Это была сильно пересеченная улица: группы домов, а иногда и отдельные дома отделяла друг от друга чужеродность. Местные здания на два-три этажа выше остальных, поэтому крыши Бешеля торчат ввысь неравномерно, и сверху город почти напоминает навесную бойницу.
Церковь Вознесения, покрытая кружевом теней от башен, которые нависали бы над ней, если бы находились здесь, стоит в конце Вулков-штрас. Ее окна защищены сетками из проволоки, но часть витражных стекол все равно разбита. Рядом с ней раз в несколько дней открывается рыбный рынок. Я часто завтракал здесь под крики торговцев, стоявших у ведер со льдом и стоек, на которых разложены живые моллюски. Даже юные девушки, очень фотогеничные, работая здесь, одеваются как их бабушки, вызывая чувство ностальгии. Волосы они завязывают шарфами цвета кухонного полотенца, а их фартуки покрыты серыми и красными узорами, чтобы не так была видна кровь от выпотрошенной рыбы. Мужчины здесь выглядят так, словно только что сошли на берег и ни разу не поставили свой улов на землю, пока не опустили его на брусчатку под моим окном. Покупатели толпятся вокруг торговцев, нюхают товар и тыкают в него пальцами.
Утром по приподнятому над улицей пути проносились поезда. Они были не в моем городе. Я, конечно, никогда не заглядывал в окна их вагонов, но мог бы это сделать – так близко они проезжали от меня – и увидеть глаза чужеземных пассажиров.
Они бы увидели только худого мужчину средних лет в ночной рубашке, который ест на завтрак йогурт, пьет кофе и, встряхивая, складывает газету – «Инкьистор», «Ий деурнем» или же «Бешель джорнал» с расплывающимся шрифтом (я читал его, чтобы практиковаться в английском). Обычно мужчина был один, но иногда рядом могла быть женщина приблизительного того же возраста. (Преподавательница истории экономики Бешельского университета или журналистка, пишущая об искусстве. О существовании друг друга они не знали, но в любом случае не стали бы возражать.)
Когда я вышел из дома, с доски объявлений у входа на меня смотрело лицо Фуланы. Хотя ее глаза были закрыты, фотографию обрезали и изменили так, что женщина выглядела не мертвой, а ошеломленной. «Вы знаете эту женщину?» – спрашивал черно-белый плакат, напечатанный на матовой бумаге. «Позвоните в Отдел по борьбе с особо тяжкими преступлениями», и наш номер. Наличие плаката, возможно, означало, что местная полиция действует особенно эффективно. Возможно, их расклеили по всему кварталу. А может, полицейские хотели, чтобы я от них отвязался, и поэтому повесили пару плакатов в стратегически выбранных местах – так, чтобы я непременно их увидел.
От дома до базы ОБОТП было несколько километров. Я пошел пешком – мимо кирпичных арок; наверху, там где рельсы, они находились в другом месте, но не у всех арок были чужеземные основания. Среди тех, которые я мог увидеть, ютились магазинчики и сквоты, разрисованные граффити. В Бешеле это тихий район, но на улицах толпились люди из других мест. Я их развидел, но на то, чтобы пробуриться сквозь толпу, понадобилось время. Не успел я добраться до поворота на виа Камир, как мне на мобильник позвонила Ясек.
– Мы нашли фургон.
* * *
Я сел в такси, и оно рывками повезло меня по пробкам. Мост Понт-Махест был забит народом – и здесь, и там, поэтому я, пока мы ползли к западному берегу реки, несколько минут смотрел на мутную воду, на дым и на грязные корабли в доках в свете, который отражался от чужеземных зеркальных зданий на чужеземной набережной – в вызывающем зависть финансовом квартале. Бешельские буксиры качались на волнах, которые подняли водные такси. Фургон криво стоял между зданиями – не на парковке, а в канале между экспортно-импортными компаниями и офисным зданием, в заваленном мусором и волчьим дерьмом огрызке пространства между двумя крупными улицами. С обеих сторон место изолировала полицейская лента – это было против правил, ведь в переулке находилось много пересечений, но ходили по нему редко, и поэтому в таких случаях полиция часто применяла ленту. Мои коллеги собрались около машины.
– Босс, – сказала Ясек.
– Корви уже едет?
– Да, я дала ей всю инфу.
Ясек не стала комментировать тот факт, что я где-то реквизировал младшего сотрудника полиции, а просто повела меня к фургону – старому, обшарпанному «Фольксвагену», скорее белому, чем серому, но потемневшему от грязи.
– С отпечатками закончили? – спросил я у мехтехов, надевая резиновые перчатки. Мехтехи кивнули и сместились так, чтобы не мешать мне.
– Он не был заперт, – сказала Ясек.
Я открыл дверь и потыкал в расползшуюся обивку сиденья. На приборной панели амулет – пластиковый святой, танцующий «хула». В бардачке ничего, кроме потрепанного дорожного атласа и пыли. Я полистал страницы, но внутри ничего не обнаружил. Это был классический справочник для водителя в Бешеле, достаточно древнее издание, еще черно-белое.
– А откуда мы знаем, что это он? – спросил я. Ясек подвела меня к задней дверце и распахнула ее. Снова пыль и мерзкий, но, по крайней мере, не тошнотворный запах. Ржавчина, плесень, нейлоновый шнур, гора хлама. – Что это все такое?
Я потыкал в кучу мусора. Несколько деталей. Какой-то раскачивающийся маленький двигатель, сломанный телевизор, куски и обломки чего-то не поддающегося определению на слое из тряпок и пыли. Несколько слоев ржавчины и корки оксидов.
