Оставив Экера удовлетворенно кушать, Херби подъехал к плещущим волнам океана. Меланоз тут был выражен как нигде слабо, и свой естественный рак в глубины распространяли первые стадии меланодермы.
Зараженное равноденствие.
Живой Околоток только что похоронил жену и детей в черных водах Исса. Он забрел в океан, умоляя воды прикончить его. Рука его массировала то место над сердцем, куда доктор Менгеле вкалывал Фенол, Тюрю, Бензин, Вимто, Эвипал, Айрн-Брю, Хлороформ, Корнфлексы и Сжатый Воздух для его увядающей циркуляции.
– Вливайте, – понуждал доктор, закатывая охочий рукав; подразумевая, что Околоток силен, как мартышка, и что предстоит проделать большую работу прежде, чем ему выпадет роскошь почвы.
Для Большого Вождя Пасть-Пасть мертвые были кубиками говна.
Ебучие ласки сгибались и ржали, распарывая настежь шеи плакавших, кровохлещущих евреев. Животные из жоп своих выпускали немногих мартышек – еще одно убийство из милости при последнем полночном ударе Wilde Jaged.
Из-под коралловой скалы за Херби следили глаза, как у крысы из сральника. Жрущие легкое. Подстегиваемые голодом. Начался громоносный бой барабанов – он выбивал ритм «раз-два, два». Хлопками вступил контрабас, и вот уже Херби различал уверенный голос, оравший из-под низу:
– Плих, плюх, летать, а коль помру – плевать… – Из-под вращающейся скалы, полупогребенной в вихре волн, эхом вторил ответный голос:
– И буду по Убанги топотать, пока с копыт не кинусь.
Вскоре уже сотня голосов состязалась за то, чтоб их услышали, после чего рассыпались в отчаивающейся Ноосфере.
Себе под нос Херби проворчал пару строк из «Недоброчела, монстра суеты» э. э. каммингза:
«…диагноз, бог-ты-с ним: чертовски
тот космос по соседству мил; идем»
[1].
У буддистов есть для этого слово, Шуньята – «пустота», сиречь «отсутствие» (повсеместное). Утверждение, что пустотность это живая и рождает все формы Феноменального.
Крыло Херби изогнулось в невольной улыбке: когда виселица высока, путешествие к Небесам короче.
Ласки в хватке лхасской лихорадки и дюжина иных заразных организмов струею били в волны, и окровавленные пур-пурно-красные младенцы колотились меж их челюстей, а из ноздрей тянулись розовые вымпелы жженой плоти.
– Сеньориты. – Крупная ласка тявкнул, рассмеявшись. Он манил к группе загорающих мамаш. – Видите… fari vagnari u pizzu… видите? – Шкворчащее лицо младенца – оно жарилось, цвета пикантного шлака, – изрыгнулось из пасти ласки и затонуло под Стиксом.
– Жить несущественно, – это «фольксваген» подслушал, как лорд Хоррор признавался Экеру. – Важно только, как умираешь. Честь лишь у мертвых. Нирване уютно у тебя в гробу.
Херби ехал дальше, следуя за береговою полосой к пирсу. В волнах резвились изящные лебеди. На много миль расстилался золотой ковер… сверкающих златых зерен чистого, крепкого песка. Ковер из детской бробдингнегских габаритов. Херби сглотнул аккумуляторной кислоты. Вот тут уж точно Рай для детворы, их Эльдорадо Всяческого Счастья. Будущие архитекторы радостно возводили фантастические замки, после чего блаженно сносили их вновь. Детские требованья в полной мере удовлетворялись волнующими поездками на осликах. Хриплый движок Херби исполнил чух-чух.
Тигр Тим романтично прохаживался рука-об-руку со своей нареченной – Тигровой Лилией. В опрометчиво размещенных ямах с мертвыми рылись гадаринские свиньи. Ханс и Фриц – Детки Каценъяммеры – играли в роллербол с Близняшками Боббзи. Матт и Джефф играли в ладушки с Кокнутым Котом. Тинтин примерял хула-хуп, но какое-то нервное дитя все время швырялось ракушками в его вращавшиеся бедра. Проходившие отпечатки в песке выказывали неуклюжую походочку долговязого Алли Слоупера.
Чревовещатели – Панч и Джуди с Песиком Тоби – вместе исторгали визг хохота из крохотных душонок, оказавшихся на седьмом небе восторга. И кому какое дело, что юбки или брюки полумертвых чуточку забрызжутся, когда забредут они в артериальные лужи? Уж точно не Херби, который бодро катил вперед по береговой полосе, а фары его не спускались с железного пирса, торчавшего прямо в черное море. Там набились тысячи людей. En masse они, казалось, исполняли румбу или выполняли нежные, изысканные па велеты.
Никакого им, блядь, имбирного пива, сушеной картошки и мороженого. Колеса его хрустели по мигрирующим мечехвостам.
Ебаное солнце, жгущее из радио-вселенной, заливало хром Херби. Устричник – белый фартук его и шляпа-пирожок излохмачены – окликнул его от прилавка, когда он проезжал мимо.
– Свежие устрицы, браток; в них тебе все сливки моря.
От долгой череды беременных евреек, которых по Золотой Миле конвоировали эсэсовцы на ослах, донеслось страдательное жалобное мычанье. Голые, рука у каждой на плече сестры, они уходили в море, всхлипывая, негритосски-счастливые наваливались в черные воды.
На ум Херби взбрел уместный куплет из старой Пенгборновой матросской песни:
У Капитана дочка
Притоплена чуточка —
Все морские угри
Так и вьются, смотри,
У венерина бугорочка.
– Давайте, Сиськи, шире шаг, – аранжировал широкобедрый Blockälteste, уродливый, как лопаточная кость; он метал харчки в лысые женские головы. – О Да, устроим отмороженное рождество. Подымайте свои пиздейные стебельки, выше, выше, выше!
Херби нахмурился. В сотне ярдов подале желто-зеленый луч сиял в толще бурливых вод, где плавали или зависали без движенья рыбы, а под волнами маленький «фольксваген» различал толпы склеенных желейными детками евреек – они парили русалками, и их мертвопиздые лица с глазами как грецкие орехи глядели, не мигая, ввысь, в водянистое небо негреско.
За спиной он услыхал высокий жалобный голос – то запел устричник:
Вот бабы Вавилонские, вот Папа, вот и Дьявол,
Вот девочка болтается – повешена по праву.
Богач вот, а вот Лазарь и все Творенье Божье,
И Дылды вот, кого народ своими звать не сможет.
Сонно бибикнув, Херби признал свою песенку.
– Майстер Дитрих Экхарт не смог бы выразить этого лучше. – Голос его был одним долгим наркотическим затягом.
Тележки с «горячими собаками», электромобильчики с автодрома, ослики для прогулок и разнообразные киоски… где торговали Шутками, Фокусами, Париками, Оригинальными Сувенирами и Головоломками, усеивали этот район пляжа. Пустые пакетики из-под «Орешных Мятников» вихрились вослед Херби, а он бойко продвигался к пирсу – задерживали его лишь лужи крови, что с готовностью подпитывались импортированными трупами, которые грузовиками свозили из лагерей помельче – Белжеца, Майданека, Треблинки и Собибора.
