Группки утомленных чумою колыхались под последнее танцевальное помешательство – нечто вроде средневекового рэпа, коим во всю дурь трещали крестьяне-жидяры, одетые скелетами. Мимо «жука», медленно ехавшего сквозь толпы, жужжали ножками худые, как палочки, обнаженки. Воздух тщетно пытались очистить от его горького сернистого привкуса костры из оранжевой листвы, камфары и шалфея. Танцующие мертвяки напоминали Херби, что в Бельзене все скоро будет «мертвым, нагим, прогнившим и смердящим», и что в конечном счете «власть, честь и богатства» ничего не значат, они пусты, как вьющаяся Ориноко, великая венесуэльская река, что бескрайне затопляет все, изливаясь в Стикс, а с каждою милей все больше чернеет, мучительная и хрякогонная.
Компании Шутов звенели бубенцами, дабы развеять страх чумы проказами и шутками о мертвой родне. Даже Херби попытался издать хриплый смешок, когда один жидяра в бреду – микроб чумы прочно и туго засел у него в легком – сморкнулся искоса в него кровью.
Под пирсом трудящихся рисовачек наняли копать огромные ямы и хоронить в них мертвых. Слои трупов они пересыпали песком – как сыр между слоями лазаньи.
Все вот это вот – в потоке истории, напомнил себе Херби, ricorso минувших событий. Под его колесами вместе хрустели два еврея в жевательной резинке сладких красок.
Еще в 1351 году, вскоре после Великого Падежа в Центральной Европе в живых не осталось почти не одного жиденыша. Жертвы чумы в истерике обвиняли евреев в том, что те дескать отравили воду в колодцах и «разложили воздух». Должники и бедняки принялись за дело с упорством – истребляли евреев массовыми жертвоприношениями. В некоторых городах толпы католиков крепко прибивали евреев к колам, после чего зажаривали их, а других евреев запечатывали в винные бочки и спускали вниз по мерзкому ебаному Райну.
Частенько жиды отказывали своим гонителям-пироманам в удовлетворении, сжигая себя сами в собственных домах.
Поэтому отнюдь не случайно в сей погожий день банды черных хлыстов бродили по забитому евреями пирсу, хлеща себя узловатою кожей и железными шипами. Их непрестанно осаждали жидовские семьи, умоляя о, блядь, жертвоприношеньи.
Мужчины и женщины сбрасывали одежды, бичуя друг друга на распятьях из Звезд Давида, распевая скорбные песни Фюреру, императору их обманчивых грез.
Вскоре Херби заплутал в их кровавом представленьи. Танцоров, казалось, все это глубоко трогает – они тряслись и неистово всхлипывали, их слезы и вопли экстаза заглушали рев его мотора. Когда один флагеллянт в неистовстве умер, швырнув свой окровавленный бич Херби на заднее сиденье, автомобильчик предпринял решительную попытку оказаться где-то в другом месте.
Там и сям Херби различал, как на пирсе пылают одинокие евреи: их белые головы безмолвны, от них тянется черный дым, забивающий своею неразберихой небеса и зачинающий садомазохистские половые оргии средь издыхающих костей.
Смертью был бойкий, костлявый и прямой парняга – он танцевал, пел и совокуплялся безо всякого стыда. У Смерти была издевательская ухмылка. Он носил с собою «О трагическом чувстве жизни» Унамуно. Уравнитель часто бродил по гавани Бельзена. Его можно было встретить ранними часами перед самою зарей – он тралил черное море и золотой песок, в обтянутых перчатками руках коса и песочные часы.
У Св. Симеона Столпника из кожи выползало столько червей, что гостям было невмочь на него смотреть.
Херби отпрянул. Кожа рассевалась, чешуйчатая и потрескавшаяся. Псориаз, экзема, грибок, лейкодерма и спорынья цвели на обитателях Бельзенского Пирса, словно, блядь, в саду.
От пустул в море крови таяли лица и спины.
Грубую костяную силу Хоррора питало топливо Führergewalt-а.
Риккетсии брюшного тифа напоминали стул мышей. У бацилл чумы была форма желейных бобов.
Не человек, а высокий желтый комар, изображая всей своею персоной унынье и мизантропию в духе Иа-Иа, подскочил к Херби и сказал:
– Я раньше танцовал Изгиб, но меня излечили Заксенхаузен и Бухенвальд. В моей душе поселилась радость.
Из жестяного звуком транзистора, полупогребенного в песке, Месье Радиоло передавал «Соверши преступленье» Воющего Волка и «Трубу» «Шантэев». Оба эти номера, похоже, расширяли страсть и таинство Бельзен-Бергена.
Дурная слава лорда Хоррора достигла самых дальних краев земли.
Лорд Хоррор. Царственный ЗВЕРЬ Аушвица.
Ползучий ЕВРЕЕгуб во плоти; Хоррор всего мира. Достославное вожделенье всего желанного.
ХРИСТОСЪ бралъ псовъ мужами Содомы и каждый день пилъ изъ мульего мотовила.
А въ нѣкоторый разъ шелъ онъ на ораторію Св. Іоанна, что мѣсто имѣла на вершинѣ горы: древній врагъ рода человѣчьяго верхомъ на мулѣ, аки лѣкарь, встрѣтилъ его, держа въ руцѣ своей рогъ и ступу. И затѣмъ вопросилъ его, куда ето онъ грядетъ. Къ монахамъ твоимъ гряду (рѣкъ тотъ въ отвѣтъ) влить въ нихъ лекарствіе.
Вышел ночью
Против правил
Мулу углежога
Свою штуку вправил
Евреи были давнею НЕМОЧЬЮ в жизни Хоррора.
Эпилептики и хореатики, а также и жидовины ползали в грязи творенья. Болотная и свинская лихоманки кормились их кровью, вышибая соседские жизни. Еврей Мусс из Тура подле Веве поднял пиздогруз жижи, беременной Иудою, и разместил ее на незанятой спинке каплехуя.
И вот из смертельного Стикса явился Буксир Рафаэль, его обширное конфетно-розовое лицо сияло в сверхъестественном свете. Косяки крыс и каракатиц, а также возросшие скаты-манты плыли обок его широких бимсом бортов. Из колодца выдвижного киля его высовывались две голые мускулистые руки и проталкивали буксир сквозь густые воды Бельзенской гавани; он быстро надвигался на Херби. Мокрота, перемешанная с кровью, обрызгала автомобильчик, а от дыханья, смердящего, как Ируэлл в разгар лета, краска с капота «фольксвагена» истаяла, словно сугроб в оттепель.
– Я мертвым родился, – фыркнул буксир, покачиваясь в великом море. – Ты разве не признаешь Дьявола, когда он выкрасится заново? – На лице его торчали чирьи, приметы и прыщи, и Херби тут же признал в нем недужную физиономию синьора Муссолини – Il Duce.
Муссо-макаронник (мудила всесторонний).
Фон Концекапп.
«Полагаю, никто не почитает Муссолини больше меня» – Стравинский.
Первоклассный ремесленник вытесал профиль государственного мужа волшебными руками – подобье было замечательно! Много лет назад Херби выпала честь возить Муссолини на множество встреч с Адольфом, и Дуче всегда очень бережно относился к обивке салона, а пепельницею пользовался как джентльмен.
Херби оторвался на свободу от мрачных гуморов, окружавших его, и в изумлении воззрился на падучие волны черного океана. На палубах буксира он видел миллионы ползучих, шныряющих, едящих, переваривающих тварей: Aspergillus, Strongyloides, Cryptosporidium, Coccidioides, Nocardia – все они пировали отчаявшеюся плотью и костьми, вели себя, как мародеры после стихийного бедствия.
