Мимо обезьяны он промазал на милю.
– Так-то лучше. – Хоррор опасался, что хакеры дискорпорируют его образцовую эргономику. Но он различал все до единой цветные полосы на Электролюминесцентном примате. Красным был любой цвет по его выбору, и оптимизация не должна была компенсировать небрежное программирование.
Обезьяна была слепа. Глаза ее – зеркально-белы и серебряно-хромовы.
– Где эта блядская Мышь с Высоким Разрешеньем?
Схвативши худую конечность, навощенную салом, обезьяна вырвала ее из гнезда. Раскрутивши и забросивши ее на плечо и вокруг своей рычащей головы-пули с такою же легкостью, как чирлидерша жонглировала бы своим жезлом с помпонами.
– Срезана злым и отравленным шквалом.
Мертвецы Аушвица двигались тустепом в спонтанной синкопации, и обезьяна быстро взгромоздилась на ритмичный семинар плоти. Под весом обезьяноподобья из трупа моросливым дождиком выжалась кровь. Обезьяна заскользила заднею своею частью по холодному мясу, оставляя поблескивающий одноцветный крест на дюжине взаимосвязанных тел. Лопались кости. Зверь загреб крови из нутра молодого человека и обратил слепые свои зеницы на Хоррора. Подал ему знак знающим кивком.
– 40 ждеш? – Губы скривились, обезьяна запрыгала вперед короткими скачками.
Внезапно Хоррору пришло на ум, что смотрит он на ОСЛА КОНГА – обезьяну из аркадных игр, что затеяла чехарду с Аушвицевыми мертвецами. Лязгали электрические искры.
Он подъял ногу в сапоге и оставил ее покоиться на белой спине. Он улюлюкнул. Из горла его разнеслась трель бубенцов. Купол его главы зазевался, и над ним прокатилась волна спермяного масла ар-нуво. Он ухватился и приподнялся. Ноги разъехались, Хоррор шатко стоял на мертвых.
Не раз и не два его называли чудищем Франкенштейна или Носферату. Озирая головоломку, волновавшуюся пред ним, он думал, что подобные обозначенья не так уж неуместны. Сочувствие мертвым ему ведомо. В ответ на его присутствие плоть, казалось, тлела. Ему это напомнило Иллюминации Блэкпула.
– Когда синь ночи льнет к злату дня, – тихонько промурлыкал он себе под нос, – я знаю, кто-то ждет меня.
На него обрушился запах роз, и ему захотелось дотянуться донизу и коснуться той плоти, из коей он выварился.
Вместо этого Хоррор с прямою спиной прошагал по земле костей и костяшек, то и дело оскальзываясь на влажной плоти и падая на колени, а зеркала «против-лучей» стоп-кадрами фиксировали тысячу пренебрегаемых жестов.
Умерли десятеро. Он спорил с Маргарет, но она разбила ему сердце. Он ей сказал, что интернирование Фолкнера нипочем не сработает. Ирландия чествует своих мучеников. Парламенту известно, что людей, вынужденных жить в клетках, как обезьяны в зоопарке, нипочем не победить. Такого он дохуя видел, блядь, в Германии – а теперь и его любимая Англия возводит концентрационные лагеря… будь Хитлер по-прежнему жив, он бы плясал хряком. «Природа возьмет свое». Он так и слышал высокий фыркающий голос Фюрера.
«Судьба свое возьмет. Я вам говорил…» Закон о чрезвычайных полномочиях. Хоррор прыснул. Это лишь научит английских солдат, как умеют сражаться ирландцы. Заройте меня в том зеленом садочке с Союзничками по бокам… восстанем же утром с Компанией Фениев.
От кружащего голову аромата мертвых под ногами веки его сонно затрепетали. Волосы в паху у Хоррора ощетинились. Он скользнул вперед и цапнул кочку костей, покрытую растянутой паутинкою кожи. По нему пробежала некрофильская дрожь. Под опухолью его члена потрескивала сухая кровь.
Из Хоррора исторгся стон. Он-то считал все эти фетишистские аберрации делом прошлым. Выхватив бритву, он вырезал глаз у безмолвного трупа. Глаз этот он прилепил себе на лоб.
Устало возложил он руки свои на шеи пары мужских близнецов, что по пояс высовывались из солей. Пейзаж просел, словно внезапным приливом волны, и его понесло вниз, в долину. Когда же он поднялся сызнова, ближний к нему близнец повернул хладную свою главу и укусил его в голую грудь. Губы Хоррора насасывали эротичным фанком. С любовью проделал он гладкий круговой надрез, коим обезглавил близнеца на уровне плеч. Разрез вскрыл ему кожу и все мягкие структуры промежуточного хряща между 6-м и 7-м шейными позвонками.
Вот наконец от Хоррора понеслось запоздалое гиканье. Казалось, он услышал, как к нему поверх мертвых чередою Мышиных Щелчков вернулось его эхо.
Вдали к востоку он едва мог различить золотую обезьяну, что покачивалась за циркулирующими белыми членами. Либо пейзаж мертвецов вырос в размере, либо сократилась само обезьяноподобье. Обезьяну относило от него вихрящимся красным туманом.
Поверху его поля зренья возникла Строка Меню, по низу – Панель Иконок. Семицветная Минипалетка; Многоцветный Кластер, используемый Градиентыми Чернилами, и Цвет Золотой Ключик – все это быстро просквозило мимо. Ключевой Цвет он применил как Ластик. Когда золото потускнело, сепиевая обезьяна исчезла совсем.
Хоррор принялся исполнять Па-Де-Бурре. Перемещаясь быстрыми боковыми шажками, ноги его поочередно скрещивались друг с дружкою, и он, запинаясь, продвигался вперед. На сотню ярдов вперед – и его поглотила красная обволакивающая дымка. Он совершил балетный подскок, колени его вывернулись наружу, а каждая стопа по очереди подымалась до уровня противного колена. Весь корпус его сотряс гуляцкий йодль.
– Как вот так!
Я сказал.
Как вот так!
Черная накидка дредов упала Хоррору на лицо. Тело его секла сперма. Он был что муха, прилипшая к говну.
– Сгазамщик.
Он слышал нахлыв крови меж столпов костей. Кровь в его собственных венах продвинулась на стопу.
– Нет разрешенья!
Левый глаз его занозило гроздью радужных огоньков. Он знал, что ему светит классическая тейхопсия. Уже происходили серьезные искажения. Левая его рука выглядела вдвое больше нормального размера. Он поднес к своему лицу бритву. Та была не больше швейной иголки.
В горле его взбурлила густая желчь.
За ногу его схватил рот. Он пнул его невыразительную голову. Изо рта пузырем засочилось что-то черное. Он нагнулся и из лужицы, угнездившейся в расселине плоти, поднял пригоршню крови. Жидкость он поднес к губам. Такого он, будучи живым, никогда не делал – не пил кровь мертвецов Аушвица. В рот ему попало кислое масло, и он раскрыл ладонь, позволив жидкости стечь прочь нетронутой.
Теперь один уголок его зренья был пуст. Горизонты его слабли. Вокруг, казалось, вдруг и невозместимо развертывается рдеющий отлив, грозя высосать его из него же.
Он услышал шорох и чуть приподнял голову. Изможденная рука висела вверх тормашками в тумане, а костлявые пальцы ее ерошили его дреды. В голове у Хоррора внезапно вскинулся чаячий вопль. Его волосы уплывали, как сорняки с солеными краями.
– Скажить-ка. – Хоррор напряг свой крупный корпус.
– Еть меня. – Его овевали порывы спермы.
