Обстоятельно жуя сэндвич с уолдорфским салатом, Экер незаинтересованно разглядывал старого еврея, который тщетно пытался прекратить дышать, тая дыханье. Время от времени еврей то и дело устремлялся ракетою к земле в урчаяньях костей и праха лишь для того, чтоб снова устало восстать и повторить ритуал.
– Прищепку на нос прицепи, – посоветовал Экер, пыхая послеужинною сигарой. – И заглотни галлон воды. – Мимо тащились узники из Бухенвальда и Нацвайлера, влача за собою тележки, заваленные телами, зелеными, как Венерианские Цари Лягушек. От бензольных инъекций в лоб позеленел бы кто угодно, блядь, смиренно заключил он. Посмотрел ввысь, на небо цвета сгнившего меда. – Мне все это фиолетово, – сказал он.
Он размышлял о том, что прудовая жизнь Биркенау постепенно становится до смешного экзотичною. Тридцать карандашно-худых женщин из Frauenlager поймали за примененьем сеток для волос к своим лысым головам. Отчетливый гнусавый лязг еврейских варганов доносился из залов заседаний Judenrat-а. Богатая флора – абрикосовые розы, пончики с джемом, сахарные орхидеи, кактусы со шкуркою текстуры негритосской плоти – колосилась в главном лагере, который всего полгода назад был лишен растительности так же, как загон для кур.
Не так давно группа польских матерей обнаружила гнездо бледных эльфов, укрывшихся на капустной грядке. Как только всем тщательно свернули шеи, эльфов облили виски и приготовили в соусе, густом от тинктур, снадобий и настоек. Детского корма они дали столько, что хватило на неделю.
То были предзнаменованья: война приближалась к своему естественному концу, как это неизбежно должно случиться со всем хорошим. Экера передернуло. Их привилегированное положение наблюдателей также было под угрозою. Занять такую деликатную позицию – служить магнитом для Блеска: цену этого простые смертные и вообразить себе не могли. Фальшивый, обширный, семантический и иконографический резервуар, на котором выстроен Райх, – от него все они будут в говне по брови / обТАГхерены. В плевке его звенело железо.
Бегая петлею, прикованный к земле, он ничуть не сомневался, что история вскоре вернется к своим биологическим часам. «Бежишь, не двигаясь, от ужаса, в который не способен поверить, к безопасности, в которую не веришь». Экер подчеркнул эти слова Фолкнера в книжке, взятой в Биркенауской библиотеке.
Небо теперь выглядело так, точно мишурный великан обмочил люминесцентно-желтым все небеса, благословляя их любовью и напутствием. Он видел, как мистер Дед Мороз скалится ему сверху, бросая кости черных звезд с Печки Черпака. Над ним в вышине простиралась мантия морозного света – одеянье Снежной Королевы. Блескучие звезды подстегивали ночь вперед, стирая небеса начисто. Пала тьма. Аушвиц навсегда должен остаться сокрытым от света. Ночь – вот его естественная среда обитанья, где зло незримо выкашивает всю его землю. Люди должны бояться Дракулы и чудища доктора Франкенштейна, а также своенравных порывов серийного убийцы, но мистер Аушвиц их всех затмевал чистым ужасом своего существованья.
Лорд Хоррор был Аушвиц, ставший мифом.
Лорда Хоррора произвел на свет естественный подбор. Он был первосортною вырезкой. Первочеловек. Tabula Rasa. Муссолини и Джерри Ли Льюис. Элвис на проводе под током. Хоррор крался, дурачась мертвым мальчиком, по грезящим лагерям Дахау, Бельзен и Аушвиц, свистяще нашептывая в микрофон на воротнике, плотно пристегнутый к устам, и слезы – желейные младенчики, здоровенные, как челюсти Loup Garou, катились по его впалым щекам Панчинелло.
Фантомная скорбь, был уверен Экер.
Как ни отрежь, у Хоррора – власть большой палки; подлинная мифоконфекция.
Невзирая на происхождение, лорда Культуры Низкой Посадки интересовало не столько пить человечью кровь; он желал купаться в этой ебаной дряни, принимать душ из нее, затоплять ею свое тело, раздирать ее на части. Насильственное вымирание само по себе возбуждает.
«Тот, чье лицо не излучает света, звездой не станет никогда» – Уильям Блейк.
В сумерках, под Черпаковою Печью, с двумя палящими шестизарядниками в руках, а с его патронташа болтаются ирисочные крабики, Менг въехал в Биркенау и спрыгнул со спины Раскрась-Паломино.
– Давайте кой-кого отправим.
Крик его отслоился и улетел.
Его утюжищи громыхнули снова.
Полетели пули, и хорошенько пробуровленные жидовины pronto разбежались по лучшим печам Аушвица – средствам-от-всего-на-свете.
– Любовь зла; гоним рок. – Спортивная Жизнь подъял свой безумный лик.
Трехсторонний брыкастоеврей сделал шаг из фургона с «циклоном Б», его блузон поймал ветер, в ослабленных руках два «кольта-.45» и магазинный «винчестер» для выправления неправедностей. У него имелись все средства, а воли к их примененью вот не было.
– Давай же! – воскричал Менг. – Поддай-ка.
Еврей прицелился, но души не вложил – и с плачем опустился на колени в грязь, ноги его разъехались в трехлучевую морскую звезду, решимость оказалась в загоне.
– Любви-ка мне пришли-ка. – Менг исполнил идеальную перекрестную выхватку, вкатив без разбору двенадцать зарядов. – Миру конец, это мой хуй сосет ветер, слышь? – Выронив патронташ, он отбросил оружье и покрался вперед.
Менг был одет в мальчика-медвежонка – в лучшее готовое от Сесила Джи: длинный зеленовато-голубой пиджак, узчайшие брюки-дудочки, внизу сходившиеся клином к светящимся желтым носкам. Пара сокрушительно злых бордельных подкрадух облекала его волосатые ласты. На неуклюжих его пальцах посверкивала дюжина латунных колец. Жирную шею опоясывал обувной шнурок игрока с речных пароходов. Из кармана лепня бодро торчала сворка пружинных ножиков.
– Раскрась мне яйца в зелень, – тявкнул получеловек, – и считай, что их нету.
В переде своего электро-розового жилета ржавой бритвою он прорезал две дыры и пропихнул в них пару подвесных своих грудей – те болтались голые и свиноматочьи поверх курчавой волосни у него на грудине. Каждый розовый сосок сочился капельками любопытственной бело-красноватой жидкости. Ниже проделана была еще одна дыра, позволявшая свободно болтаться его гениталиям. К мужскому его достоинству было пристегнуто несколько разлагавшихся рыб. Спутанная масса пурпурных волос дыбилась у него на голове лентами, а единственный сальный локон свисал, выкидному ножу подобный, на лоб, едва не затмевая собою его тяжко накрашенные глаза.
– Отпряньте ж от пылкого меча Машино-Ебца! – Его здоровенное развязное тело тряслось и качалось. Летела сперма. Жаркая дрочка спадала с него, сливаясь в алчную почву, поливая собою его приапические фантазии.
Он исполнил БОП Эрзела Хики.
Техасские Поскоки.
Мечтать в Белом Аушвице никогда нет скуки.
Копченое Утиное Филе. Паштет из Гусиной Печени и Потроха в Собственном Жире в Хересном Уксусе и Фундучном Масле, Филе Морского Окуня, Фенхель и Шафран. Говяжьи Медальоны с Сельдереем, Черными Трюфелями и Мадейрой. Тартинки с Яблоком и Миндалем, Сливки с Черносмородиновым Пюре. Кофе и Птифуры.
