Тринадцать жидов и жадная ласка сдохли, всего лишь читая меню. Один еврей захлебнулся слюною – весь облился волною желудочных соков и утонул в ней. Крючконосый из Ебоспина поймал свой желудок на том, что тот выскочил у него изо рта и помчался на разнообразных ножках к самой большущей, блядь, печи, что только и есть под луною.
Красная луна скакала по девиантной дорожке сквозь небеса.
Зверолюди Германии каждый день перекрашивали Стену Казни в красный. В тенях ее росли кармазинные маки. В белковой почве вдоль ее периметра жили густые насекомые. Ее кирпичи едва не шевелились от разумной жизни, краденых душ и мыслей-выходцев с того света.
На пятый день Мартышки в тот Год Крысы Менг пошлифовал с охлажденьем.
Доктор Мекленбург из Терезиенштадта ввел первую дозу.
Округлые бедра Менга качали хали-гали тока шум стоял – ширше целого блядского мира. Семя било фонтаном и копьями разлеталось от его жарких чресл, дротиками нанизывало собравшихся в кучу крючконосых, давало им полста ярдов дурной жизни.
– Мои господа и дамы, если вы готовы? – Доктор Менгеле подразумевал собственное одобренье. – Симпатико? – Он выжидательно треснул своим долбаным сучком по ветвям карликового хвойного. – Итак, наблюдайте внимательно… – Всмотрелся в полые лица похабного оркестрика. – …и – по его сигналу… – Кивнул в направлении кувыркающегося получеловека. – …если будете настолько любезны.
Как велели, Оркестр Терезин грянул увертюру к опере Виктора Уллманна «Der Kaiser von Atlantis».
По лицу Менга расплылась хитреца.
– Эй-проеб, да я б лучше сыграл «Императора Ланкашира». – Тем не менее, Менг свою партию знал. Он оттопыривался коварным шарманщиком органа, потряхивая ногами, весь – сплошь летучемышьи ушки и вахлацкие зубы торчком.
Несколько белых облачков выстроились в очередь и медленно проплывали над почтовым отделением Аушвица. Какой-то бедный кексик пытался получить свою посылку с едой.
– Талонов маловато, Иван, – из-за стойки рассмеялся Фриц. – Следующий, блядь.
– Коль не можешь выпить, заморозь, слопай, вскрой ребро и залей вовнутрь. – Голос Менга походил на мешок лампад. Он собрал плечи воронкою и крутнул бедрами. Хуй его ощущался как жирный брусок лярда. – Давай заглотим-ка.
На закраине Менгова поля зренья на холодной земле стояли, ожидаючи, босяки, бледные и пустые, одетые в «горячие собаки» – статисты в детской опере Ханса Красы «Brundibár». Женщины плакали от облегченья и громко стенали – у них было обманчивое представление, что им удалось спасти самые дорогие свои пожитки, своих детей.
– Все это похоже на фильм… – Менг вздел мягкие гнилые глаза свои. Ноги его покинули, он поскользнулся и пал в грязь. – …мультик, моя голова, его глаза, твой рот.
Русский капитан из ДУР-ЗЮЛЬЦА по имени Крапин потрогал Менга сапогом. Темная кожистая шкура русского начала принимать дымноватый оттенок копченой селедки. Глаза у него были желтые. Его рука ввела полную хирургическую иглу Эйфории прямо в перекатывавшуюся голову получеловека.
– Дует. – Пронзительная гнусавая оттяжечка доктора Менгеле вновь оживила оркестр. По собравшимся растеклась причудливая какофония. Стонал и ныл сумасшедший ассортимент самодельных инструментов. Средь мандолин и баритон-саксофонов размещалась грудная клетка – ее заставили звучать, как маримбу. Растянутые человечьи кожи, вымоченные и высушенные в уксусе, колотились под применяемым напряженьем отчаянных мужчин. Из полых костей изготовляли пикколо и свистульки, а далекие пацапсы издавали трели и выли в них своими бурными неблагозвучьями.
Бьется как Метется как Чистится.
Хитлеровцы прогуливались средь музыкантов, решительно помахивая Buche, особой плеткой-кошкою с мелкими металлическими пульками на конце хлыстов. Ими били, пока не бежала кровь. Buche они подгоняли ритм-секцию, брызжа по всему лагерю красною моросью, и расстреливали их на виду у остальных узников. Тела потом не убирали долго.
«Музыка, – писал Шопенхауэр, – способна выражать все, кроме сущности».
И Менг вскочил, качая наркотик, качаясь египетским ебстепом.
– Берешь и просто понимаешь! – Он закинул назад руки – мистер Пеннимен-морская-звезда. – Едва решишь, что безопасно возвращаться в воду. – Он прыснул, волосы его искрили, словно трут в кресале. – Берите этот молоток, – его мусорное тело само собою крутнулось, экскрементально, – отнесите моему Капитану. – Евреи вокруг него походили на глазурованные яблоки на палочках. Прокаженные хрипло распевали что-то вроде «De Profundis». Aufseherin Хильда Элерт пристукивала в такт милой комендантскою ногой.
Менг был образцом человечьего отбойного молотка. В топотливой лихорадке пучие его глаза Височили.
– Фокус-блядь-покус. – Он медленно протащился по грязи, хлопая так сильно, что ладони кровоточили.
Я скакал на мыши полевой
Танцовал на бойне мировой.
Низко над флиртующей его главою пронеслась мелкая планетка, рассыпая фейскую пыль. Говорят, содержит целительные силы – серебряный прах этот разбросал свой хвост над благодарными обитателями Аушвица, кои вслед за Менгом пошли в сем невротичном танце, умирая, щепясь, планета ж меж тем макала свой полночный украдчивый скольз в медленный брык-и-ткач меж деревянными бараками лагеря.
Из черепа огня мечтательные глаза наблюдали за поверхностью планеты. Он впитывал Гоблинские Рынки, Эльфа-в-Долу с его деревушками в шотландских беретах, Кискина Барвинка-Береговичка во Глене Кота-в-Сапогах, его мощеные булыжником улочки кишели отравленным уличным движеньем, Долину Ведьм, что навеки окружала Замок Мелкого Народца, Дорогу Плевка, Путь Спеси, Метущую Метлу Надменно-Сока и Лихоманку Второй Дорожки.
Он принялся подстрекать хриплый распев «Я так тебя люблю» Чака Уайли, придирчиво и истерично (музыкальная открытка из Лагерей Смерти. Как «Стучи дальше» Мелкого Ричарда и «Давай помедленней» Лэрри Уильямза, одному там никак было нельзя без другого. Генеральный чертеж рок-н-ролла разрабатывали тут.). С ним вступил прыгучий шлеп-бас рокабилли, и получеловека пробило восторгом мира. Исполняя Четырех-Дневный Полз, шевеля туловом увертливою, щегольскою петлею, одна рука на объемистом бедре, а следом – пинок-повыше и поворот лебедкою под тяжкий басовый перекат, с изобильными flambé́ жестами рук, Менг вскричал:
– Боже спаси вас, цыплятки! – Он стиснул кулак. – Крепи ему хребет!
Из вековечного эфира в ответ треснул голос лорда Хо-Хо, гладкий, как лед:
– …Говорит Шармания… говорит Шармания… в эфире станции Кёльна, Хамбурга и Д.Ж.А., вызываем Англию. Почему Имперский Воздушный Лайнер «Аякс» запаздывает на три недели? – спрашивают нас. Можем вам сообщить… Имперский Воздушный Лайнер «Аякс» покоится на дне морском… Средь обломков Имперского Воздушного Лайнера «Аякс» туда-сюда плавают рыбки… Британцы проиграли войну в воздухе… Эфир принадлежит Шармании. Мы изрядно развлеклись… если никогда уже не поправимся… Эвакуированные женщины и дети живут в нищете и убожестве… Вместо еды их кормят ложью… Правительство лжет… Только Шармания скажет вам правду… Радио Шефа Мании – это лучшие и последнейшие новости… Шармания выигрывает войну… слушай, Британия… слушай, Британия… Мы сотрем за собою следы… Когда получим то, чего хотим, обратно украдкой мы уже не приползем… Повторяем для всех слушателей Дальнего Востока… слушай нас, Южная Африка… все слушайте Шарманию.
