Электронное табло на краю Миддлмарча (как его назвала бы Джордж Элиот – это нежданное место встречи далеких реальностей, где заклятья имен могут меняться, однакоже суть их остается та же) огласило итоги других лагерей. То был дополнительный бонус, привнесенный в жидовственную программу Райха установкой ВЖИК-ЧАВКА. Насколько ж больше обнадеживает, подумал Менгеле, на самом деле слышать успешную истребительную программу фюрера.
– Давай живей, мальчики. Политике Желтой Звезды нужна вся ваша воля, – прозвенел ошеломительный голос Отечества, сладкий, как летний паслен, густой, как «Тоблероне». – Мы работаем на Нашу Кровь. Mi le-hayim umi le-mavet («Кто будет жить, а кто умрет»). Те жидовины, кто не врубается в рок, скупы, как ебаная кожа на Божьей земле.
– «Мятные Шарики Дяди Джо», – перебил его громовой голос ВЖИК-ЧАВКА. – Это от них все вы светитесь.
– Такое можно и дозой опрыскать, – рассмеялся без смущенья Хитлер. – Умный поймет с полуслова нашего спонсора.
– Умирая от голода, – тон ВЖИК-ЧАВКА был ровен, уравновешен, – они прорвались в вечность.
– Поддайте пару, мальчики! – Хитлер похрустел костяшками.
На фоне крякали дикие утки.
– Я обметаю мои прекрасные руки? – спросил фюрер. По небесам проскакало что-то черное.
– Chaye shoo is oykh lebn. («Отсрочка смерти тоже жизнь».) – Голос Хитлера был нарезан кубиками, ломтиками и свиным фаршем. – Вам на стол подаются презервы из вишен, клубники со сливками и жидовинами, развитыми до представленья о Прекрасной Смерти. Сделайте Германье одолженье и вымойте за собой, блядь, кастрюльки. Это золотое сало. Горько-сладкое, как капля серной кислоты на коже заслуженно страдающего народа.
Небо взяло на себя те сердцедерные излиянья цвета, кото рые Экер обычно связывал со злокачественною неоплаз мою.
– Сегодня вечером. – По всему скрипучему голосу Хитлера потрескивала «Хатиква», сионистский гимн. – Reichsbahn доставляет кластеры Ёбок из усташевых лагерей смерти – густые, склизкие отложенья некротичной ткани (от греческого слова некрозис, «становиться мертвым»), потомков Мельхиседека, легендарного Царя Иерусалима. Так склоните ж свои раковинообразья и будьте начеку к привлекательным крикам страдающих органов.
– Мы не можем тут стоять весь день и праздно трепаться. Люди ожидают фактов. – Барабаны Эрла Палмера, Джона «Бара бандо» Френча и Ника Нокса синкопировали в далекой Долине Хмурого Синяка. ВЖИК-ЧАВК умолк, дабы слушатели ощутили отзвуки своей угрозы. – И факты у меня готовы скатиться с кончика языка; просто обожаю вкус неразбавленного стрихнина.
Глава 12
Дом, милый дом
Лорд Хо-Хо из Цезена
– Ах ты шкодливая проблядь, – пылал восторгом Менг, и жилистая кровь покрывала пальцы его правой руки, – на тебе ж еще ебаное тряпье!
Получеловек располагался на потолке, неуклюже пытаясь совокупиться с двухсотфунтовою мухой; то было величайшее, жирнейшее, влажнейшее и привлекательнейшее насекомое из всех, что ему удалось вывести. Муха металась туда и сюда, а хуй Менга зарылся куда-то в ее хрупкие волоски под слоями семени.
– Пожужжи-же, – понуждал ее Менг, меж тем как мужское достоинство его вторгалось поглубже в одну из нескольких дыр, что он проковырял в мушином теле. К его изумленью, насекомое мурлыкало «Голодный марш Джэрроу».
– Покричи, когда захочешь, чтоб я вызвал неотложку, – произнес Экер, безразлично листая экземпляр «An Phoblacht».
– Никогда еще не доводилось мне страдать от униженья провалившейся поебки, – напыщенно отвечал ему Менг. – Хотя тебе-то и могут занадобиться услуги ветеринара.
От поджидавшего добермана, коего Менг оставил привязанным у себя в спальне, донесся тихий хнык.
– Христосе-на-фаллоимитаторе! – Муха смахнула Менга, протащила его быстрым кругом вверх тормашками по всему потолку – жирные руки его кувыркались, стараясь уцепиться за что-нибудь прочное. Едва ладонь его коснулась ножки изукрашенной люстры, как он туго сомкнул кулак. На пять минут они с рассерженною мухой сцепились в крутящем оргазме, от которого у него стучали все зубы, а застрявший в них клинышек пиздостудня, спертого из ящиков тысяч ебаных блядей, взял и вылетел. Отдай же ему должное, подумал Экер, он самый стойкий солдатик, кого я знаю, всегда готов поиграть в глух-и-нем.
Для зимнего воскресенья на Порчфилд-сквер то был обычный ход дел. Экер смахнул с солнечных очков путаницу светлых волос. Брат его боролся с неким недавно приобретенным гибридом воспаленного своего воображенья, он же уселся успокоительно полистать газеты за минувшую неделю. Пос ле их неудавшейся экскурсии на поиски Хоррора он решил покамест прекратить все поисковые операции и пожить нормальной жизнью.
С великим elan Менг скинул себя и муху с потолка и сам соскользнул по стене первобытным танцем, вколачиваясь в любое отверстие, какое только мог найти в боровшемся с ним насекомом. Они с треском рухнули на столешницу тяжелого викторианского буфета и скатились с нее в облаке франжипана. Менг вбуривал тушу свою в те области мухи, где не сияло никакого света.
Конечный результат эротического неистовства получеловека никогда не подвергался сомненьям. Муха лопнула, окатив торжествующего Менга таким количеством желтого говна, что и на вигвам хватило б.
– Кстати, напомнило, – жалость населяла голос и физиономию Экера. – На «роллз-ройс» старика – «Серебряный призрак» 1925 года – нужно поплевать и натереть. Будь шимпаинькой и притащи лестницу.
Преобладанье афродизьи (френологический термин, предполагающий склонность к половой страсти; Экер вычитал его определенье в медицинском словаре) в характере Менга было мотивацией семидесяти процентов его действий – остальная тридцатка, вероятно, оставалась костною глупостью; но полудурка все равно невозможно было не любить. Экер опустил газету и поглядел поверх нее.
Вечерний свет из эркерных окон омывал его брата, стоявшего, как Конан из «Fleurs du Mal», а две крупные мушиные ноги высовывались из-под ворота его ночной сорочки – живой шашлык в венке из грязного внутреннего органа. Еще одна неприглядная нога свисала из ноздри, легонько покачиваясь туда и сюда, когда он двигал головою.
– Итак… – по лицу Менга стекали комки желтых соплей, – …это было неебически сладко; лучше французского пердежа!
Экер вздохнул. Зришь ли ты мужа, прилежного в своем занятьи? Он предстанет пред царями.
На его колене «An Phoblacht» раскрылась на статье, где подробно описывалось, как в Ирландии действовала система допросов Каслрея и судов Диплока. Экера едва ли трогал фоторазворот с чередою ирландских узников, избиваемых британскими солдатами.
Длина большой палки бесконечна.
Он переворачивал страницы, его вниманье лишь наполовину уделялось скользившим мимо заголовкам: «ИСКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ СМЕРТЬ ЮНОШИ ОТ САНГВИНИЧЕСКОЙ АПОПЛЕКСИИ» или же – непосредственно под вырви-глаз-картинкою Белла МакДоналда, раммерскейлзского помещика, который сопровождал гроб на выезде из Мейза, – поэтической шапке: «МЕЛАНХОЛИЧЕСКАЯ КОНЧИНА; ПОКОЙНЫЙ СКОНЧАЛСЯ ОТ ЯВЛЕНЬЯ ГОСПОДА БОГА» («Утверждает тюремная администрация»). «An Phoblacht» – все равно что художественный ньюгейтский календарь.
