– Слыхал я и о Зачарованной Булавке, что вызвала Проклятье и Смерть у многих десятков невинных Личностей.
Никаких предсказаний касаемо моего собственного положенья мне не открывалось. Я б извинил явную неучтивость, допущенную на основанье выполненья общественного долга. При словах его что-то проникло ко мне в кровь.
– Вот вам, – растолковал я своим лезвьем, уже приуготовившись развить позицью свою.
Существо предерзко вышагивало предо мною, по-обезиании, ноги распялив на кавалерийский манер, и тут вот, словно бы призванные божией дланию, все волоски на теле его заизвивались и завизжали индивидуальною своею жизнию, разумной, грубой и закоснелою.
Волоски у него на груди корчились и бежали, словно внезапно в постели плоти потревожили гнезда гарцующих пауков, скученные гроздиями по тысяче.
Кровоточивая расселина разверзлась от грудины до основанья живота, грудь вздыбилась вперед, и тварь затряслась в шимми. Все в комнате содрогнулись от ощущенья deja vu – и с опаскою ждали развертыванья и опустошенья всего его существа.
Все шире и шире зияла рана на груди, и вот уж Хорла откинул мускулистые руки свои, и его безумное лицо бродяги ощерилось. Розовая плоть зацвела на его теле, выталкиваемая изнутри.
Поначалу рана выглядела огромным распускающимся теп личным цветком, тропическим в своих взрывах розового. Я привык уж к выпущенным наружу внутренним органам множества людей – они были пойманы и обнажались острьем моего клинка. Но никогда не бывало ничего такого феатрального, настолько волшебного, как сия вундеркиндная выставка внутренностей. У Хорлы вещество все более порождалось и стремило все больше и больше плоти из его нежной розовой сердцевины.
На внешнем периметре раны образовались грубо вытесанные потертости, а корки толстой рубцующейся кожи вздымалися стенами и обрешетками вокруг раскола. То была плоть, однако поистине она более напоминала грибницу – с десятками свойств лисичек, сине-зеленых строфарий и иудиных ушей (hirneola [auricularia] auricular-judæ), кишевших предо мною. Периметр его усеивали фиброзныя чешуйки, собранныя в концентрические круги. Главное плодовое тело выглядело мягким и желатинным. Споры розовы. Легкое умбо, цветом зеленое, склизкое и покрытое белыми чешуйками, влетело в сворачивающуюся в форме воронки складку, и глубокие желточно-желтые шапочки в ярости пустилися в пляс. Все ето выглядело вполне съедобным и даже вкусным, пока толпилося веером из сей прихорашивавшейся груди.
Во всем етом виделось нечто знакомое, и я покамест не мог определить, что именно. И лишь когда из вершины рвущегося наружу розового вытолкнулся колоколообразный бугор и завис, я признал во всем сем явленье громадное перегретое влагалище.
Из разверстой груди Хорлы меня охватил и подхватил тонкий сквозняк экзокринных выделений, а с ним и зловонье глубочайших океанов; столь возбуждающее дыханье так сосре доточивает ум.
Хотя естьли уж совсем по-честному, должен записать здесь, что, как впоследствии сие признали мои коллеги, они никаких подобных ароматов не ощутили.
Пялясь в исполинское сие влагалище, я припомнил, что евреи считают бога оком, кое следит за ними с небес.
Обильным совместительством с заламываньем рук сие маленькое бесподобное существо подвернулось мне под замах, вонь упреждала его, а сей шелест предательских волосков делал присутствие его заметным для моих нерестов.
– Дзинг-Дзанг-Дзинг…
Перепев гласных вознесся от сего неприязненного чудовищного еврея, затем в нем взбурлили несколько диалектов. Он согнулся, но проявлял рвенье. Как старый фетишист Манг-Батту, по-крабьи подковылял он к моей талии, и шопот некоего отдаленного чужака угрожающе исторгся из его рта.
Я хихикнул его лепету.
Затем голоса наши слилися неподобающим дуетом. Глубокие натужные рыки вызвались из горла моего, зычно выкатываясь наружу, но ни на миг толком не заглушая щебет и мяв, слетавшие с восковитых уст сего человечка-дзикининки. Голос его взорвался неземно громким фальцетом, от коего все собравшееся общество прикрыло уши; их осадило нереальностию его странности.
Такое я мог бы претерпевать всю жизнь; доппельгенгерским каскадом йоделов ему ответил уже мой голос, подрихтованный до такого уровня, коий на миг означал, что меня покинуло все разумное и человечье.
Действовал я с расторопностию и енергичностию – ядовито вогнал свое лезвье в десны Хорлы и вспорол их поперек и вниз, отделяя зубные нервы и куски языка, тщательно, как токмо мог, избегаючи совокупительного разреза у него на груди. Голова Хорлы – щетинистая, словно у новорожденной обезианы, – вскорости покрылась вся яркою жидкостию, на сей раз – его собственной кровью, красной, яко обувной крэм.
Согласно китайским верованьям, кровь карликов обладает волшебным свойством – являть божеств, незримых даже после заклинаний.
Хорла кратко оборотился к сэру Озуолду, и раздавшийся голос полнился болью и звучал до жути музыкально. Слышалась в нем сия извращенная аскетичная нотка, сей надрыв восхищенья и дерзанья, и дух приключений, коего Сыны Сатаны достигают не менее, чем Сыны Христовы.
Моя бробдингнежья рука схватила его за голову и медленно отогнула ее назад. И вот я уж взирал меж раздвинутых губ, измаранных индиго. Приступ страсти буровил меня, словно б я был спящим в кошмаре. Губы, зависшие под моими, преобразилися в роскошные уста Маргарет Уайт, зовущие и сцеженные для моих целей. Подобная мишура обмана была мне небезызвестна.
Я расстегнул молнью еще одной бритвы и вогнал исподтишка ея поглубже, но, казалось, сталь врывается в жизненные вещества Хорлы целую вечность. В итоге меня вознаградил соблазнительный щелчок позвонка, и серая щепка ключичной кости выкарабкалась по шее на волю, развертывая клинышек кожи и шерсти. Я набрехал ему в рот, окуная лезвье и выная его, словно бы опустошал ведерко хирурга. Хорла был мал, однакоже могуч и львив, но в конце сдался мне, яко дитя, сложившись мне в объятья. Я смотрел, как тускнеют его глаза – из такой близи, что их мог бы закрыть единственный щелчок моего большого пальца. Сиплые рыки и высокие вопли мягчали до плача и бессвязных слогов. Вновь выпрямляясь – а бритвы мои уж накрест упокоились в моем кивере, – я с обожаньем глядел на труп Хорлы.
– Ну вот, со щенком и гнусом покончено, – постановил я.
– Предложенье принято, – резко заметил Томми Морэн с бодрым одобреньем.
– Так сие ж Домовой… – в подтвержденье вскричал Бен Браерли, – …а вовсе никакой не Христианин. Вы на шерсть токмо гляньте – вся кустистая и торчком, неестественно сие.
– Что? – Я рассмеялся ему в лицо.
– Вот ето обезиание потомство Ужаса Гаргунтюа, – он показал на Хорлу (дабы совсем не ошибиться), – поражено было тою прелюбопытнейшей хворью гипофиза, кою эндокринологи прозывают акромегалиею.
– Ну и как? – уточнил Джон Бекетт.
– Что-то сильно не так с одной из желез внутренней секрецьи, – подтвердил мистер Браерли. Утвержденье его звучало убежденно, но я по-прежнему пребывал в скепсисе. – Рост костей выходит из-под контроля и тем порождает… уродство.
