Распад группы просигналил о смерти британского рок-н-ролла; о его конце. Королевский Размер сошел со сцены, вообще ушел из индустрьи и никогда боле уж не выступал. Огромная потеря для его почитателей, к коим я причисляю и себя. А усугубилась трагедья тем, что после его исчезновенья остался вакуум, незамедлительно заполнившийся пресными, неумелыми и никчемными.
Теплый воздух окутывал меня своим еротическим свеченьем, и тут мысли мне вдруг занял совершенно иной вопрос – мне в трубу словно бы вставили покражу любви.
По неделе пролежал я в компрометирующих позах и с Ёртой Китт («Уска дара»), и с Грейс Джоунз («Давай поближе к бамперу»), но дам рок-попа я и пальцем никогда не трогал – пасовал и с Тиной, и с Дженис, и (неизбежно) с Мадонной, и с мириадами других, их было чересчур много, всех и не упомнить. Не поймите меня неверно – все они привлекательны и необузданны, но им недостает изощренности и таинства, столь существенных для Любовного шторма.
Яко кошка у сливок, часами мисс Китт слизывала семя с моего гребня. При таком интенсивном любодействии сперма гноится с моего скальпа сибаритскою фугою. Свои вздутые власы украшаю я красными вишнями, ломтиками апельсина и персиков, а также кубиками сахара и клубникою, кои Ёрта процеживала жадным своим язычком себе в рот. Пока сперма моя стекала на ея блескучее тело, образуючи на чорной ея коже лужицы белого, она лениво помешивала ея удлиненными своими ногтями, а затем пила.
Откинувши волосы назад, на согбенные мои плечи, странно было видеть, как мои же соки жизни пенятся и каплют у меня на глазах, истекают из меня богатою добычей, ошеломительно и неизбегаемо.
Вот так-то я и являю вам себя – дабы развеять ваше недоверье к тому, что заношу я меж сих страниц. Я всего лишь Встань и Иди, у меня ни единой мысли о том, как избегнуть пенькового воротника лжи.
Говорят, тщеславен я, но гляньте мне в лицо – а не на несклепистого подростка с собою рядом. Не есть ли сие лик Восточного Бога, токмо слепленный из земной глины; из страстной, яростной глины? Из той глины, что не терпит ни отрицанья, ни защиты.
Ясно, что я не толстокожее, не бельекрад, не гарцун.
Аханье двадцатого столетья надуло населенье до того, что банальность оно стало принимать за норму. Общество, терпящее говноглотов и евреев, окажется в полном упадке. И вновь я возвысил голос свой – утешить ту тему, что ныне занимала моих спутников.
– Классический Рок – подлый десятник. Он сообщает предельный амфетаминовый нахлыв силы – и ничто иное на свете, кроме слов Хитлера и зафиксированных секунд пред самою смертью, не сравнится с ним по ужасу и экзальтации. Но мгновенье спустя он вновь забирает свой дар, извращенный и летучий, засеянный объективизмом скуки. У самых подлинных артистов творческая жизнь длится очень кратко. Быть может, повези им или будь они поистине творчески, пару лет они и протянут – а остальное время их тратится на очень приятный стыд от упадка в них творчества. Похоже, естьли творчество у вас достаточно посредственно – и не горите, – вы переживете годы посредственности, затерявшися в призрначном окне. Сим полуталантам я скажу прямо… издохните.
– А ты когда-либо в жисть такое вот видал? – прервал меня Гас, и щеки его щеголяли королевским румянцем, меж тем как сам он показывал на первую грязную младенчески-голубую сводчатую арку меньшего из двух мостов, представших нашему взору.
У основанья ее, полупогрузившися в кьяроскуро, омывавшее бурливую Темзу, полувыгрузившися из него, в качаемые волнами плоты сгустился крупный лоскут шоколада, покрывши собою область вод площадью по меньшей мере в сотню квадратных ярдов.
Здесь разбилась группа еврейских летунов – свою шоколадную суть они просеяли сквозь хмарь густым бурым желе. Еще виднелось несколько издохших еврейчиков – они встали на дыбы и изваялись, руки простерты фениксово в сладком сем мертвомуте.
Их кошмарным ударом шоколад и галлоны речной воды выплеснуло на галечный пляж. По мешанине забегало сколько-то береговых ракообразных, манящих крабиков и быстроногих шипастых морских пауков – в буром месиве оставалися серпантины их следов.
Джек постукал меня по плечу и кивнул. – Вон, у берега.
Я последовал его указанью.
Там трудились беспризорники – ловили угрей и лангустов в сточных канавах, что усеивали собою всю Набережную в сей части. Некоторые детишки, вооружившись тяпками на длинных рукоятях, соскребали начисто плоть с костей двух еврейских трупов. В нескольких ярдах поодаль лежали шоколадные кожухи – треснувшие, тлеющие и горящие в монохромном свете, подпаляя свою сусальную обшивку.
– Мир жесток, сие верно, – сказал я, думая лишь об haute couture.
Мимо нас пронеслося пылающее шоколадное дитя с нимбом газового света над головою – она таяла уплоченною ценой. В вышине, на Мосту Гарибальди, казалось, хлопают крылья – скругленные, дабы напоминать собою индийские пагоды, – и бьются в густых тучах дыма, кои производило ея горенье.
Краем глаза в шкуре шоко-детки узрел я юного щипача – он быстро перемещался к нам и выглядел решительно подо зрительно. Посему отнюдь не удивительно, что, когда он кинулся к золотым часа Джека, я был готов к нему со своею багателью. Дитя поднесло кресало к моей вспыльчивости, и приспособленье, кое избрал я для него, было горлорезною моряцкой бритвою 1870 года выпуска, с острейшим лезвьем во всей Англьи. Выдернув резак из его чехла в брюках моего чорного-с-золотом костюма, я чиркнул вьюношу прямо по лицу. Вложив некоторое усилье, резанул я влево от его щеки, вдоль шеи и вниз под его подбородок, действенно и симпатично вскрывши ему горло. Отступил, хохоча, на шаг, а он меж тем рухнул на колени. Его мужественный взгляд уперся в мои очеса – и посмотрел на мою мощь. Я завалил его сапогом.
Здоровый румянец не сошел еще с его щек – Гас открыл бутыль таблеток «Аласил» от головной боли и проглотил две.
– Он утратил законную силу, как ты считаешь?
Сколь уместно ученые мужи характеризуют мои действия.
– Позволь добавить, – я вернул лезвье в ножны, пока вокруг меня имелась легкая жизнь, – что любой истинный поклонник рока, не имеющий в своей коллекцьи компактной фонограммы Королевского Размера «Трясуны», не располагает и подлинным авторитетом.
Из сточных труб вдоль пляжей Набережной исторгались беспризорники. Тысячи их неслися наружу, покрытые яркими язвами от протекших химикатов. Поначалу спутники мои решили, что сей исход вызван моим актом дурачества. Но вот из труб пляж затопило млечным выделеньем, и оно влилось в воды Темзы. Дети стояли повсюду драными группками и смотрели, покуда химический исток не иссякнул, – а затем, медленно, принялись снова забираться в свои стоки.
– В понятьях избранного ими творческого предприятья я не вижу разницы в превосходстве между Артуром Шопенхауэром, Альфредом Жарри или Королевским Размером Тейлором. – У ангелов языки, коие не лгут. Слепить требуемую готовность духа для того, чтобы преодолеть скверно подкрепленные мненья протчих, – вот в чем весомость моей должности.
