Сколь долго отсиживалась она в эктоморфном парламентарии, я мог лишь гадать. Наблюденья мои за Бутби в общественной жизни и по телевиденью, особенно когда он возникал в программе «Мозговой трест», предполагали, что импрегнацья свершилась много лет тому.
И по-прежнему красочный воздух вкруг него мерцал, и наблюдал я за полным Бутби со всем своим вниманьем, игнорируя всеми своими силами свою классическую тейхопсью. Вкруг него определенно витала аура образованного хряка. И его пористое лицо тоже несло в себе сию свинскую текстуру.
Я никогда терпеть не мог сию свинью. До чего ж подобен человечьему ея гнусный безмысленный аппетит; и, зачастую, качественные женщины подо мною преобразовывались в тот же свинский темперамент.
Но вот ЕГО свинское присутствие подразумевало особую породу хряка. Лишь раз допрежь встречался мне столь мерзкий прямохожденец, да и то случилось в нижних отрогах гор Техэчепи, где, налетевши таким числом, они поселили в сердце моем боль. Я б их убил тысячьми, такое отвращенье они во мне возбудили, и запах от их яиц… боль их – прозорливость.
Словно бы подсказкою моего присутствья на полу меж расставленных ног Бутби возникло одно-единственное свинское яйцо – бледное и в красную крапину.
Едва ль не тут же Шестунья внутри начала выход свой из яйца. Первым делом возник ея мундштук, за ним ея глава, передние лапы и плечи. Она ерзала, ея насыщал восторг любви. Появились еще две ноги, и она миг полежала спокойно. Затем нежные усики, плоско сложенные поперек безвенных надкрылий, восстали. Она вытянула задние лапы и поднялась. Расколотая яичная скорлупа по-прежнему скрывала ея хвостовые щипцы, а по полу поблескивал след потрохов.
Она снова взъелознула.
– Говорит Германья, – произнес Бутби непосредственно мне. Его подражанье моей радьо-личности сопровождалось сценами веселости. И тут он меня удивил примечательным подвигом предсознанья.
– Говорит радьо ЧОРНОДОМ! Да будет снова велика Британья; и в сей час величайшей угрозы для Запада да воздвигнется ж из праха штандарт Hakenkreux, увенчанный историческими словами «Ihr habt doch gesiegt». – Лицо его было прочно от чорного воспоминанья.
Щипцы Шестуньи стали мне видны (и одному лишь мне, судя по виду). Были они двумя крохотными волосовидными отростками, соприкасавшимися от основанья до извертливого кончика, призрачными и хрупкими.
– Страх есть ключ к просветленью. – Слова Бутби легко ниспадали с его елейного языка – того же, что импровизировал на тему пагубности избранья Моузли на любую влиятельную должность. – Лишь дружеством с ним разум может стать тотально свободен. Ужас. Хоррор; таков магический инструментарий Адепта в процессе достиженья господства над Душою – Радьо ЧОРНОДОМ выбирает штандартом Чудовище, к коему должно стремиться все Человечество.
Медленно Шестунья, продолжавшая проявлять себя над нами, стала менять в себе цвет. На кончике ее хвоста возник крохотный булавочный укол свинцовой синевы – и, расширяяся, растекся кляксою пролитых чернил по семи зримым сегментам ея тела направленьем ко главе. Несколько мгновений спустя она уже перестала быть призрачною. Еще несколько позже – стала вся чорна и глянцева, как тёрн, и высилася, мерцая и подстрекая, за разглагольствующим Бутби.
Китайцы верят, будто кровь кузнечика обладает волшебным свойством проявлять любого Незримого посредством Заклинанья.
Но гонцы за радугами, вкруг нас теснившиеся, хлебая из своих бутылок «Скита», не ведали о трансформацьи, имевшей средь них место. Моя ж душа, однако, отрезана стала от антисемитской темнодряни. И посему в тот миг я сподвигся на кунштюк – вызвал кровяной покров на сего насекомого суккуба и ея опийного грезливца.
– Состоянье всякого Занемоглого Человека побуждает его с нетерпеньем Алкать Избавленья. Диавол не сообщит нам ничего – о том единственном, что потребно; однакоже крылатые малютки и жалкие Не-Нады сего мира, он отправится в путь с кровавейшими Красками Необходимости. Sub Amici fallere Nomen. Глаголет он сии Прекрасные Вещи, Устами наших мнимых Друзей нам, как глаголал Языком Крапчатого Змия, он понудит нас Яйцом своим ко многим Обетам.
Как изложил он самыи слова, что я должен был вещать на Deutschlandsender в тот вечер? Выщипнувши мысли у меня из головы – в сем я даже не усомнился, ибо не предавал их бумаге и не сообщал ни единой живой душе.
Вскорости потемню я свет его дневной.
Работать в таком месте, где пребывает Чародей, – судьба моя.
Всякой универмажной крысе ведомо, что николи не изъяснялся я на эстуарном английском, да и не растрачивал попусту бритву «Босс».
Из-за темных портьер «Танцовальный Оркестр Савойских Орфейцев» заиграл начальные такты «Гуморески» Дворжака.
– Вы чужак не токмо самому себе, вы еще и чужак всем в сем собраньи. – Помещик Хогзнортона прямо в лицо мне применил свою древовидную интерпретацью моего характера – и на нея же наложил неописуемый глянец утонченности. – За исключеньем, то бишь, одного, коий здесь отсутствует, практикуючись в Клохтуньем Танце. Не взирая на веселое ваше одеянье, вашу опаляющую прическу и пальцетряскую харизму, вы – все равно что чужак, коего можно повст речать в переполненном поезде подземки, коий возвращается домой в пригороды всякий вечер средь недели.
Сие оказалось лучше, нежели недолжно поведанная фантазья. Старый пудельный поддельщик прихромал по сему поводу к адским мукам пламенной серы. В вороньем гнезде сем он был не один с такими разнообразными мыслями, и слова его стекали с хряцкого вертела вечной его Души. Однакоже, учитывая хорошую породу и, опять же, мне в лицо – сии измаранные меморандумы остались невысказанны всеми остальными в нашем присутствьи.
Предо мною, околачиваясь, предстала широченная ухмылка Томми Морэна с арбузный ломоть, выражавшая йоменскую преданность и дисциплинированное уваженье. Я знал: одной вздетой длани довольно будет, дабы запустить его Бутби на шею, но я осек в себе любой подобный ход супротив приказчика, ибо в мои намеренья входило через краткое последствье времени сладостно ниспустить на него всё, от палэ-глайда до летки-енки.
В сей миг сколько-то белесых яйцевидных облаток, сходных собою с Весёлкою обыкновенной, Phallus impedicus, принялись подпрыгивать над ним в воздухе. Из них пистолировала причудливая желткоподобная смола. Облатки сии подымались и опускались, и я примечал, что ими кормятся тучи красных мушек.
Затем ко мне подалась глава Шестуньи – цвета бледно-сливочной буйволиной шкуры, окруженная темным кольцом зеленых спор. Кожа лика ея располагала мучнистою зернистою текстурою. Сопровождал ее крепкий дух анисового семени.
На малый промежуток помстилось мне, что я в Лесу Хейнолт со зверьми, и что пановы свирели вскорости визгливо исторгнут из себя живенькую мелодийку. Меня всего промочил трудноэкстрагируемый королевский мед, коий в сочлененьи с анисовым семенем заставил желчь мигрени моей медленно растечься от полостей в моих зубах.
Тяга в сигарах у Чёрчилла и Эттли была хороша. Глядя на них тесно занавешенными очами, я вдруг припомнил, что сие входит в буддистские верованья – что пятеро Бодхисаттв (Совершенных Людей) управляют судьбою сего мира. Подозревали ль они, что, таившееся в Бутби – еврей ли или гой, или Иной, Шестунья, – было одним из них?
