Все пасти младенчиков Схинады разверсты были для моей инспекцьи и полны избитых цветков и Анютиных Глазок (сиречь Фиалка Трехцветная, опрометчивыми также зовомая Дикою Иван-да-Марьею либо Травянистою Троицею). В «Сне в летнюю ночь» Шейкспиэр именовал сей цветок Любовию-в-Лености – средством от Падучей немощи и судорог; посему здесь, в Аушвице, не весьма пригодным!
В последний раз, без дальнейших придирок либо мысли, без вероломства или интроспекцьи шагнул я следом за Моузли и чорнорубашечниками (либо же в погоне за живыми еврейми, кои неслися, минуя меня, тысячьми своими?), не упуская той ироньи, что позволял я себе заглотиться собою же.
Глава пятая
Лорд Верняк обучает мир Новой Филозофьи; говорит о сладостных вещах, об Эросе и Танатосе раздвоенным языком своим и китайскою грамотою. «De vanitate mundi et fuga speculi» – О тщете мира и быстротечности времени
Хоррор был тем гласом, коим вещал я миру.
С «Юнглинстера, Радьо Люксембург» на длине волны 1295 м я вещаю от имени Британского отдела психологической войны непосредственно на Новую Германью.
Из Германьи я вещаю на Англью и Америку с «Радьо Райхсрундфункхаус» в Берлин-Шарлоттенбурге, Deutschlandsender; тройной мощности длинноволновым 165-киловаттником в Цезене, Хамбурге и Бремене.
Но радьо «ЧОРНОДОМ»… о, сия станцья была прекрасною моею красоткою, хребтиною моею, и любил я ея истинно. Еженощно сквозь нея обихаживал я почтенную британскую публику сардоническими инсинцуацьями и младенческими парами; вокализуючи и задаваючи загадки в своей лучшей бонвиванной манере.
Сквозь наши джины, ангостуры
Узрим мы: розоватый фюрер
Зигхайлитс Сёркуса на Стрэнд.
Для тех из моих слушателей, кто дожидался телеграммы от Короля, я ставил Бернарда Ригли, поющего «Нелли и 69-ники», а затем, для лож мелкопоместного дворянства до мест в партере – занимался рукомеслом своим с яростною дозою ебли мозга курсом на Рок.
– Ура чернорубашечникам!
Нет такого долга, пред коим я мог бы пасть с большею настоятельностию, нежели отбраковка еврейчиков. Равенсбрюк, Бухенвальд, Нацвайлер, Маленький Лагерь, Флоссенбург. Я катал язык свой вкруг мускулистости сих звуков, уже и прежде доказавши полезность слов болье дерзновенных.
– Я много люблю мою малышку, – говорил я машине своей, – и вот моя длань на ней.
Ибо жировик есть человечья сумма всего известного.
– Черчилл, та штука, кою мистер Чемберлен вытащил из политической канавы и сделал Первым лордом Адмиралтейства, расстрелял лланеллийских горняков в Тонипэнди. Сидел в Палатах Парламента с мухою на челе, спокойный, яко будьте-нате, покуда демонстранты Ярроу, блядь, голодали. Когда он был ЧП от Олдэма, а я проживал в нумере 187 по Бромптон-стрит в означенном городке, мне частенько доводилось встречать его в подпитьи на Юнион-стрит – днем либо же ночью шатался он там безо всякого стыда. По временам я выделял ему случайного пинка, когда валялся он в каком-нибудь парадном либо же на ступенях городской ратуши. Убей я его токмо там же и тогда же, прикиньте, какой катастрофы Англья сумела б избегнуть.
С тощею жестянкою под боком, превосходственно перенаполненной «Сарсапарильею – Кровяным Тоником» излюбленным моим Томми Морэном, я обустраивался со слюною, блещущей на челюсти моей, и с видом человека, узревшего Асгард впервые. Однакоже спокойным и соразмерным тональностию, при том что варево пенилось из сердца моего и утишало натиск мой и вздрызг.
– Несомненно, еврей – прилежный работник там, где можно получить выгоду, – я вынудил язык свой лизать сетку. – Германец иль англичанин может подумать: «Что ж, на сегодня я поработал, теперь можно отдохнуть и немного насладиться трудами своими».
Не то еврей. Единственная разновидность наслажденья его – снисканье Власти. Там, где мы работаем, дабы насладиться чем-то в жизни, еврей работает, дабы стать хозяином своего положенья. Когда остальные отдыхают, наслаждаются жизнию, еврей цинически преследует добычу свою. Нет, я не оправдываю леность. Но мысль о том, что человек не может присесть и насладиться хоть каким-то удовольствием от жизни, и при сем не придется ему считаться с евреем вечно-бдящим, – поистине устрашает. Такое состоянье дел означает, что вся культура, все наслажденье должны уступить дорогу безжалостному стремленью к выгоде и ячеству. Фактор сей вложил большую, нежели принято осознавать, лепту в непопулярность еврейской расы.
Еврей либо раскидывает щупальца свои, либо ждет гробовщика, а ежели сим последним занимается, то, вероятнее всего, станет требовать уплаты неустойки за задержку с прибытьем оного.
Я расположен был к козням. Родившаяся в верности Его Величеству, воля моя к насилью николи не отсутствовала. Утонченнейшие творческие умы поколенья не опасались озвучить истину. Рой Кэмбл, Т. С. Элиот, Эзра Паунд, Джеймз Джойс, Уильямсон и Льюис – да и прекраснейший из всех великий Луи-Фердинанд Селин, у них всех имелась общая связь в неодобреньи ими еврея.
Эзра был мне добрым другом, каковым выступал и для Элиота, и для нашего Джойса. Мы с ним обменялись множеством писем касаемо вопросов от Поупа до Горацья, но ни на миг не забывали и иудеев. Отнюдь не совпаденьем было то, что Паунд воспитывал и превозносил юного Джойса. Он понимал ирландский темперамент лучше прочих. Лишь географья не позволила Джойсу стать моузлитом.
– Дастаччно любопытственно, что Линия Зигфрида по-прежнему на месте, – произнес я, пародируючи собою Нормана Бейлли-Стюарта. Сего ожидали мои не столь образованные слушатели, я же всегда был готов давать публике то, чего та, по мненью своему, желала, – мелкими дозами.
Я вцепился в микрофон, подтащивши рот свой поближе к металлической его обрешетке, тяжко сопя.
– Еврейская власть в Англьи тем более основательна, что, по крайней мере, до последнего времени, она тщательно маскировалась и удерживалась в потемках, что, естьли и не пристойно, было вполне действенно. Ныне ж еврей превратился в неизбежное присутствье – одиозное приближенье – тень, вытянувшуюся в полдень вашей близости – унцью кислого в фунте сладкого – ложку дегтя в бочке вашего меда – и Мертвой Главою у вас на банкете.
Глас мой полз и впадал в забытье на улицах, автотрассах, полях и лугах Англьи.
– Я желаю говорить с изначальным угнетателем чорного человека! Евреем в Табакерке; причудью жидомальчонок. «Джон Лайонз» не есть единственная еврейская фирма, заинтересованная в бакалее. «Великий комбинат универсальных магазинов» с общим капиталом в более чем один мильярд фунтов, охватывает собою «Левера», «МакРыболовства», «Липтона», «Сэйнзбёри», «Домашние и колониальные», «Объединенные молокопродукты» и множество иных им подобных концернов. Средь отыскиваемых в списке директоров имен – такие старые добрые английские фамильи, как Юргенс, Шихт, Хартог, Рийкенс и Ван ден Берг. Альтруистическье интересы сих людей в предоставленьи Англьи продуктов питанья и мыла опизденительно великолепно. Вся Организация там просто усеяна евреями!
