Через десять минут воздушный корабль подобрался значительно ближе, и в его огнях стала видна громадная лошадь, бродившая по его верхней палубе. На лошади сидел человек. Вокруг него толпились другие люди, очевидно, понуждая его с лошади не слезать. На глазах Хоррора человек, казалось, озарился. Все тело окуталось пламенем, и столб огня пыхнул прямо в снасти корабля. Лошадь неистово встала на дыбы и скинула горящего человека за борт. Он падал огненным катерининым колесом в ночь, искры и языки пламени сбегали с него и гасли в воздухе. Хоррор высунулся из окна и увидел, как горящий человек скрылся за рощицей вязов. Тогда воздушный корабль принял в сторону, фонтаны пламени на нем погасли, и судно вскоре слилось с черной ночью.
За несколько минут до возгоранья черный Озимандий стоял, уперев ноги в палубу «Kraft Durch Freude», и выскабливал смолы, скопившиеся в чашке его трубки. Захлопнув выкидной нож, уверенной черной рукой он высыпал щепоть героина поверх свежепримятого табака. Чиркнул спичкой и поджег трубку.
Козимо Матасса протянул ему стакан, налитый игристым индиговым вином, густым и летучим, как тяжелый эфир. Озимандий передал посуду негритосу-андроиду, стоявшему перед ним по стойке смирно. Негритоид взял стакан и выпил содержимое одним резким глотком. Глаза его тут же начали сверкать и гаснуть яростным светом, а из его стиснутых зубов пополз пар. Повернувшись, негритоид целеустремленными шагами отошел к тлеющему металлическому эквусу, спокойно стоявшему в ожиданье на главной палубе судна.
Ночной ветер алчно лизал ламинированный кринет, покрывавший конскую шею, а грудину его туго охватывал пейтраль из серебра. В звездной оксфордширской ночи ветер проносился сквозь его мертвые ноздри, и огромный эквус двигал угрюмой головою, потряхивая на ветерке стальной гарнитурой своего шанфрона. Горячая зола из палубных дымоходов вихрилась вокруг лошадки, покрывая мелкой копотью толстые пластины лат у нее на боках.
Бурливая масса негритоидов, толчками вползшая сюда по кормовому трапу, подняла с палубы стального негритоса. Его подтащили к эквусу. Из отверстий в основаниях их шей пронзительно несся резкий свист. Бесцеремонно они водрузили негритоса-андроида прямо на торчавшую луку седла. Другие негритоиды подключили металлического коня к судовой компьютерной системе «Ай-би-эм» и воткнули его в палубный электрогенератор через контрольную панель у него на шее. Когда Козимо нажал на переключатель, подсоединенный эквус загарцевал и поскакал по кругу, хоть и оставался закрепленным на одном месте железными заклепками, вбитыми в палубу.
Озимандий сделал шаг вперед и щелкнул пальцами.
– Сент-Экспедит, давайте быстрее.
Верховой негритос пронзительно засвистал, голова его кружилась, описывая оборот за оборотом. Вокруг столпились негритоиды, не обращая внимания на кипенье палубного пепла. Негритоид впереди зашаркал ногами в танце, остальные вскоре его подхватили. Поначалу он дважды шагал вперед и один раз назад, покачивал металлическими бедрами и плечами. Его глаза навыкате вращались в черепе из черной стали, а все лицо было в густом створоженном мыле. Над головою он держал большую серебряную рыбу – и неистово ею тряс. Он запевал зловещим завываньем, остальные негритоиды подтягивали:
Eh, Yé, Yé Mamselle,
Ya, yé, yé, li konin tou, gris-gris
Li, ti, kowri, avec vieux kikordi;
Oh, ouai, yé Mamzelle Marie
Le konin bien li Grand Zombi!
Kan sôléid te kasha,
Li té sorti Bayou,
Pou, apprened le Voudou,
Oh, tingouar, yé hén hén,
Oh, tingouar, yé éh éh,
Li appé vini, li Grand Zombi,
Li appé vini, pol fé mouri!
Именно во время всех этих прелиминарий на главную палубу вышел Принц Бон Тон Рулетт и обозрел сцену. Он чуял, как палуба под ним дрожит от топота стальных ступней, а воздушный корабль дергано катит вперед сквозь припадочную ночь. Над Принцем почти прямой линией трепетали ленты бледного флагдука. Он подошел к Озимандию, который прикуривал от пылающего уголька из дымохода.
– Что творится? – осведомился он.
– Андроидное родео. – Озимандий показал на кишащих вокруг негритоидов. – Время от времени разражается, обычно если нам скучно. – Креол широко ухмыльнулся. – Мы их для него запрограммировали. Фютюр Там установил здесь металлического эквуса, как новинку для развлечения человечьей команды, но нам он вскорости надоел, и теперь вот, после малого убежденья, им пользуются только негритоиды.
Его перебил голос:
– Мне это напоминает те ночи, когда на берегах озера Поншартрен танцуют большие Королевы Ху-Ду. – Меж двух человек протиснулся Озон, коренастый пигмей с шафранными волосами. Его густо-мускулистая грудь, полуприкрытая жилетом в дамасских разводах янтарной филиграни, вздулась.
– Перво-наперво, – сказал он, – они пишуть имя человека вокруг яйца цесарки девять раз, а потом снаружи имени делають девять крестов. Когда человек этот убухиваеться вусмерть, Титу Альберту дають супную миску. Он – святой Ху-Ду, который очень любит супные тарелки. – Пигмей встал перед Озиманидием, уперев подбородок тому в кинжал для добивания врагов.
– Очень похоже на скверную ночь на Конго-сквер, – согласился Бон Тон Рулетт, прислушиваясь к тому, какие звуки издают негритоиды, выколачивая из овечьих костей на палубе ритмичное ра-та-та, ра-та-та-та. – У меня от такого мороз по коже.
– Месье Ле Цуцик, – произнес Озимандий, обратившись к пигмею по кличке, которой тот терпеть не мог. – Вам не придется очень долго переживать из-за Ху-Ду. – Он отвернулся и показал подбородком на батареи компьютеров. – Благодаря машинам «Ай-би-эм» общественные классы исчезнут, и всей вселенной наставят рога.
Меся воздух мясистыми руками, Озон произнес:
– Истинно, мы гораздо героичнее продвигаемся к борьбе рас.
– Утешительно знать, – саркастически заметил Рулетт, – что отныне компьютеры станут предоставлять размеры носов для всех наших картин и скульптур; нам придется лишь нажимать кнопку – или проявлять парочку микропленок. – Он рыкнул, мелькнув в ночи кончиком языка. – Машина «Ай-би-эм» вычистит всю пахоту и бюрократию второсортных художников.
– Не забывайте о второсортных архитекторах, – сказал Озимандий, оглядывая компьютерную машинерию. – Только подумайте, что бы из этого сделал Ле Корбюзье.
– Ле Корбюзье был придурок, – рьяно согласился принц Рулетт. Его зулусские черты дернулись, и многие татуировки, покрывавшие его лицо, пошли рябью. – Хитлер страдал от тех же иллюзий, что и бедняга Ле Корбюзье. Не забывайте, я знавал их обоих, и оба они были архитекторы. Ле Корбюзье был тварью убогой, работал в железобетоне. Человечество высадилось на луну, а вы только представьте – этот паяц, бывало, утверждал, что мы с собой потащим туда мешки с цементом. Тяжесть его ума и тяжесть бетона вполне заслуживают друг друга.
