Старине Разящей Руке он позволил вяло тащиться по ванным коврикам, пока шел к комоду с зеркалом, после чего поднял свой пенис с мокрого пола.
– Нам пора на встречу, – сказал он. Перекинул Старину себе на руку – и тут осознал, как тяжек стал его член. – У нас же не будет никаких хлопот, правда? – спросил он у него. Разящая Рука, похоже, незаинтересованно пожал всей своей вымокшей длиной. Энкарнисьон вперился взглядом в его воинственный рот с легким раздраженьем. Затем нагнулся и взялся пристегивать его к правой ноге, перевязывая кружевной тесьмой. Ему удалось обмотать его несколько раз, но тут член, елозя, высвободился и снова плюхнулся на пол. – Ясно! – Энкарнисьон подергал за кружевную тесьму, по-прежнему привязанную к его голой ноге в паху. – Тогда мне придется добиваться от тебя сотрудничества по-плохому. – Он вытянул руку, чтобы схватить пенис, но тот проворно увернулся. После чего широко открыл рот и капризно цапнул Энкарнисьона за лодыжку; и тут же попробовал улизнуть в джакузи. Энкарнисьон быстро сделал шаг назад, отчего Разящая Рука снова шлепнулся на плитку, и тут его хозяин успел прижать его мокрой ступней.
Нагнувшись, он схватил уловленный пенис повыше его кусающегося рта, вздел его вверх и жестко приложил к узорчатым плиткам на стенах ванной. За этим последовали два быстрых удара кулаком в рот.
– Ну почему нам всегда обязательно все делать по-плохому? – спросил у него Энкарнисьон, переводя дух. Он отвел руку и заметил, что в край ладони ему впились четыре крохотных зуба. – Мне это вовсе не в радость. Мы же оба знаем, что не сможем выйти из гостиницы, если ты будешь мотаться, как гигантский стебелек маргаритки. – Раздраженье его возрастало. – Хоть сейчас будь разумен! Когда мы останемся одни, в библиотеке, я тебя выпущу. – Без дальнейших пререканий он обмотал оглушенный член вокруг своей ноги и крепко привязал его тесьмой.
Затем Энкарнисьон оделся сам – в бурый кафтан до пят. Натянул пару коричневых сапог в тон и втиснул в один обалделый и кровоточащий рот Старины Разящей Руки.
Волосы себе он гладко зачесал на один бок и встал перед ростовым зеркалом на стене. Он решил, что кафтан его полнит, но задачу свою тот выполнял – скрывал под собой причудливую фигуру.
Час он репетировал – ходил из комнаты в комнату. Удостоверившись, что не потеряет равновесия, прихватил портфель, после чего запер за собой дверь гостиничного номера и аккуратно направился к лифту.
По пути вниз Разящая Рука предпринял одну последнюю краткую попытку высвободиться и ускользнуть из сапога, но Энкарнисьон двинул боком ноги о стенку лифта, сплющив себе пенис под кожей. Приподнял полу кафтана и раздражением оглядел член. Он помнил, как недавно споткнулся в пятизвездном ресторане «Мидленда» и облил вином какого-то едока. Тот его обозвал мудаком неуклюжим. Ему пришлось обратиться к официанту с просьбой объяснить, что это значит. И теперь о думал об этой фразе, густая кровь вихрилась под туго натянувшейся кожей Старины Разящей Руки.
От лифта к центральному выходу идти было недалеко. Спустившись по трем ступенькам из отеля, он оказался в открытом городе.
Холодный промозглый воздух заточил в себя утренний туман на площади. В 10.00 – время, которое он выбрал для того, чтобы провести свою причудливую фигуру сквозь городскую толчею, – Сент-Питерз-сквер была меньше всего заполнена народом. По вечерам из окна Энкарнисьон часто наблюдал, как на площади и по всей Питер-стрит скапливаются потоки машин. Заторы часто тянулись в обе стороны аж до самого Динзгейта, и перспектива безопасно переходить дорогу в библиотеку тревожила его.
По сигналу светофора он медленно побрел через улицу, стараясь не привлекать к себе недолжного вниманья. Оставшееся расстояние до бокового входа большой справочной библиотеки с ее отчетливо круглой архитектурой он прошаркал.
Внутри библиотеки стены и полы были украшены зеленой плиткой, и сапоги его гулко стучали по ней, когда он шел к лифтовым колодцам. Он часто замечал, что общественные здания Англии неотличимы от ее туалетов.
Вестибюль, к счастью, был безлюден, и вскоре уже он ехал на лифте на четвертый этаж. Очутившись там, он остановил проходившего мимо сотрудника, который утомленно направил его в Отдел философии. Миновав нескончаемые коридоры, он наконец добрался до крохотной приемной, где размещались только стойка и единственный стул. Табличка просила посетителей звонить, и к ним выйдут. Он легонько коснулся кнопки. Когда никакой реакции не последовало, он уже был готов нажать кнопку снова, как вдруг перед ним возник худой человек.
– Ну? – осведомился он. Энкарнисьон представился, возложив портфель на стойку. – Мне назначено на десять. – Он вынул подтвердительное письмо. Худой мужчина прочел его и поднял верх стойки на петле.
– Сюда. – Тон его смягчился. – Хранитель вас ждет.
С трудом Энкарнисьон боком протиснулся в щель и пошел за сотрудником. Человек привел его в крохотную комнатушку и оставил там.
Он подождал, затем дверь открылась и появился другой мужчина, постарше.
– Простите, что заставили вас ждать, сеньор Росса. В таких делах излишняя осторожность не повредит. За мной, пожалуйста.
Старый хранитель шел болезненным шагом. Он явно страдал подагрой или же ревматизмом. Многие старики на севере подвержены хворям, проистекающим либо из их диеты, либо из климата. Изо всех зрелищ последних лет самым тревожным и неприятным для Энкарнисьона был вид автобуса, полного пенсионеров из Олдэма, которые праздновали окончание эпидемии коклюша и скопом заехали в «Мидленд». Он как раз застал их приезд в вестибюле, и ему пришлось ждать, пока одна группа стариков за другой не погрузится в лифты. Все так последовательно, видимо, переболели рахитом, и ноги им выгнуло колесом, поэтому в лифт за раз помещалось не более четверых. Огромная топчущаяся очередь людей и их багажа довела его до отчаянья. Сострадание в нем истощилось его собственным увечьем, и он зло пожаловался управляющему.
Хранитель провел его под мраморным навесом по узкому коридорчику.
– У нас нечасто бронируют эту комнату. В наши-то дни. Я вам принес в нее рукописи. – Он с трудом издал сиплый смешок. Шаркая ногами, Энкарнисьон брел за ним – и вот они вступили в клаустрофобно маленький читальный зал. – На столе. – Хранитель остановился перевести дух, и Энкарнисьону места в комнатке осталось едва-едва на то, чтобы протиснуться мимо к шарнирному креслу у деревянного стола. – Знаете ли вы, – доверительно произнес старик, – что вы первый, кто увидит эти рукописи с тех пор, как наследники графа Бекфорда их здесь разместили в 1923 году? Я проверил в архивах. Шопенхауэр писал на старонемецком. Очень немногим ученым такое по плечу! – Он перхнул. – В наши дни интерес к философии не так уж велик. Я читал Шопенхауэра в юности. Он был переоценен. К счастью, его болезненная ксенофобия нынче совершенно вышла из моды и устарела. Вот Мор, Гилберт Райл и Расселл, напротив…
Старина Разящая Рука проснулся и угрюмо дергал Энкарнисьона за носок.
– Спасибо, – скупо перебил старика Энкарнисьон. Он бы не выдержал еще одной оды педантичным английским философам – сегодня утром уж точно. Руки его заледенели. – Я пробуду здесь почти весь день и не хочу, чтобы меня беспокоили. – Он вынул пятифунтовую банкноту, которую хранитель с готовностью прикарманил. Старик вручил ему ключи от комнаты. Энкарнисьон положил их на стол. – Верну их вам в конце дня.
