Озон поискал в лице зулуса какой-то поддержки, но то оставалось грубо бездвижным.
– Без толку, – уныло заключил Рулетт. – Мы все сойдем с ума, если здесь задержимся – отбываем нынче утром. Поставь в известность Озимандия. – Он переместился от стула к эркеру и встал там, напряженно сцепив руки за спиной. Накануне вечером он снова беседовал с лордом Хоррором. Сомнений быть не могло: Хитлер покинул Мэнчестер во вторник днем. Они разминулись с ним на несколько часов. Пока все отсыпались после празднования предыдущим вечером, Хитлер тихонько ускользнул. Придется начинать все сызнова – вероятно, возобновлять поиски с Лондона, а затем – в сокращающийся остальной мир. Он оперся головой о стекло. В чем смысл?
Лорд Хоррор лежал в аналогичном отчаянье у себя в затемненной спальне. В порчфилдской квартире шторы не раздвигались часами. Он лег в постель при первом же натиске мигающих огней. Проглотил целую упаковку розового «мигралева», запил кувшином «перно» и «тизера». Придется терпеть худший приступ мигрени за двадцать лет. Приступ этот, знал он, уложит его на всю оставшуюся неделю, поместит в темный лимб между сном и болью. Ему придется постоянно переживать ошибку вторника. Как могли мы быть столь самодовольны? Хитлер практически стоял у него на пороге – камнем сбить можно. И пробыл здесь три месяца. Без толку твердить себе, что на самом деле он не воспринял информацию Менга всерьез; или что много лет ходил по сотне таких же потенциально ложных следов, и терпенье его и выдержка почти что исчерпались. Он приоткрыл обледенелый красный глаз, закряхтел, и боль прокатилась по его голове. Он подался вперед и стукнулся головой о твердую стену спальни, потом еще и еще.
Внизу Экер лежал навзничь в холодной ванне.
Менг свирепо исполосовал себе груди битым стеклом. Затем вспорол себе ноздри, отлущил от лица кожу и переделал всю свою внешность так, что превратился в приземистого курносого свиночеловека.
(Лорд) Хоррор на Луне
Фройд, – думал Хитлер ненастным днем на Луне, – в последние годы Века приписывал Шопенхауэру предвосхищение множества основных догматов психоанализа. Томас Манн однажды написал, что теории Фройда были доктринами Шопенхауэра, «переведенными из метафизики в психологию». Влияние Дарвина также предоставляло важную научную санкцию, выведенную из множества прежде спекулятивных и философских течений мысли XIX столетия, которые, как Хитлеру было известно, привели к тому, что Шопенхауэр достиг своей запоздалой популярности.
В его труде «Die Welt als Wille und Vorstellung» подчеркивались бессознательные и иррациональные аспекты Воли. За действием Воли стояли два инстинкта – охранительный и половой.
Хитлер к собственному своему удовлетворению убедился, что половой инстинкт Шопенхауэр считал гораздо более важным: «Человек есть воплощенный половой инстинкт, ибо своим происхождением он обязан совокуплению, и желанье его желает совокупляться… Половой акт – непрестанное помышление о нечестивом и невольном, неотступная греза о непорочном, ключ ко всем намекам, всегда готовый повод к развлеченьям, неистощимый источник шуток».
Так же Хитлер полагал, что, подчеркивая противопоставление инстинктов и интеллекта, Шопенхауэр, возможно, неверно приписывал безумие процессу подавления. «В той теории содержится ложь», – уверенно говорил себе Хитлер, глядя в дальнюю дымку, заволокшую обширные, свернутые зловонные очертания Старины Разящей Руки.
Хитлер покачивался на турбулентности в 550 футах над Луной. Ночью тяжкие тучи перевалили Швейцарские Альпы у него за спиной, и теперь густыми хлопьями валил снег. Хитлер вынес перед собою руку в защитном приветствии. Голая грудь его раздулась, и снег, оседавший в дырах на его грубой коже, сдуло с него в небо, отчего Хитлер стал походить на игрушечного снеговика, попавшего в вихрь белых хлопьев под янтарным стеклом.
Хитлер устал. Его овевала меланхолия. Во многих милях от него, на периферии Луны рывком бросился вперед Старина Разящая Рука, и сам он закачался высоко в воздухе у основания своего члена; он чувствовал, как далекий рот его органа с лязгом сомкнулся на туловище какого-то ничего не подозревающего обитателя. Старина Разящая Рука перемолол кости и кровь у себя в огромной пасти, и Хитлер ощутил судороги: то еще теплые останки всасывались волдырями крапивницы на голове его пениса.
Массивная мошонка, на которой он примостился, расселась, и Разящая Рука, вытянувшись всею своей податливой длиной по щипцовым крышам и изгибаясь ею по улицам Луны, разлегся под ним на бессчетные мили, щелкая в снегу своей злодейскою пастью.
Разящая Рука нынче питался только мясом, а больше ни на что не соглашался, и до Хитлера из снежных туманов глубокими отзвуками доносились раскаты его апокалиптического гласа. Звук будто бы вздымался из погребенных пещер и гротов; в горле пениса, казалось, звонили соборные колокола.
Один из местных священников говорил ему, что Разящая Рука говорит на латыни. Когда же Хитлер нажал на него, чтобы тот ему перевел, священник смущенно ему сообщил, что Старина Разящая Рука выражает желание покинуть его и отправиться по белу свету самостоятельно… как его сын.
Хитлер ощущал, как поглощается еще один кус сопротивляющейся плоти. Он догадался: это кто-то из вездесущих горных козлов, что бродят по Нижним Альпам. Доверяя своему половому вкусу, а также по энергичности перистальтических движений пениса он научился сравнительно легко определять, какую именно дичь употребляет в пищу Разящая Рука.
Вокруг него атмосфера была холодна, суха и разряженна, и запах горячего меда дрейфовал к нему на снежных термалях. Он возложил голову на воздушное облако. Старина Разящая Рука продолжал расти, и его возносило все выше и выше; вскоре воздух станет настолько жидким, что больше не сможет его поддерживать.
Хитлер часто задавался вопросом о той роли, которую в этиологии его нынешних неврозов играла память. Быть может, ему стоит относиться к Старине Разящей Руке как к проявлению его собственной неврастении; как знать, не вторая ли жизнь у него в уме вызвала такое истерическое состояние, как Старина Разящая Рука. Утверждение Фройда, что неврастения располагает исключительно половой основой, всегда отзвучивало в нем уклончивой нотой. Он оставался убежден, что его собственная борьба с существованием, как и его последующее место в истории, были гораздо более значимыми факторами его нынешнего состояния. Фройд отчетливо различал те неврозы, что, казалось, возникают от Verdrängung, сиречь «подавления», – и те, которые можно приписать независимым формам защитного проецирования, подмены и отрицанья. Хитлер предпринимал попытки сформулировать альтернативную, динамическую общую концепцию – преимущественно выводимую из Шопенхауэра – человеческого полового развития, которая охватывала бы основные Фройдовы понятия сублимации и формирования ретракции с его собственной манифестацией.
Понятие Фройда об анатомической фиксации – которая может относиться либо к анатомической структуре, либо к поведенческому свойству – ныне уже упрочилось в сферах эмбриологии, тератологии, коя есть изучение чудовищных рождений, и общей медицинской патологии. Хитлер наблюдал, как понятия эти начинают фигурировать в собственно психоанализе только после того, как генетическая точка зрения наконец стала центральным соображением в метафизиологии Фройда.
