Первый эпизод фильма Кацмана резко завершился: камеру разбил единственный удар одной узловатой руки оненета, когда они все проносились над нею.
Тут же начался второй эпизод. Теперь стояла ночь. Кацман разместил камеру на акации, нависавшей над круглою ямой. По черным ее краям – а яма была около тридцати футов в поперечнике – собирались оненеты, держа на весу зажженные смолистые факелы. Вскоре яму окружили совершенно, и вновь появился Хитлер. Его, как ребенка, оненеты передавали с величайшей нежностью над головами – и прямо под камерой. Он кратко улыбнулся в объектив с выраженьем безмятежности и ожиданья. Вид у него был, как у благостного ангела. Лицо ясно и не злокозненно. Он мягко упокоился в объятии одного оненета, стоявшего на самой бровке ямы. Тот крепко прижимал его к себе, словно не хотел отпускать. И вновь камера крупно поймала лицо Хитлера. Он смотрел в ночное небо и, похоже, совершенно владел окружающей обстановкой. Оненет взял его за обе руки и медленно опустил во тьму… и в этот миг у Кацмана кончилась вторая катушка пленки.
Гонор приступил к последнему эпизоду. День. Еще один вид на травянистую саванну, снова заросшую высоким тростником, клонящимся на ветру, и вновь вид нарушает знакомая туча пыли, знаменующая собою приближение оненетов. Как и прежде, они спешат. Но на сей раз Кацман установил камеру на движущийся автомобиль и оказался способен не отставать от орды. Ему как-то удалось подгадать время их появления. Теперь здесь тысячи оненетов. Конец их колонны теряется тучах пыли, поднятой их руками. Знакомая фигура Хитлера сидит верхом на громадной голове, возвышающейся среди четырех или пяти массивно сложенных существ. Гонор прикидывал, что совокупный вес их достигнет значительного тоннажа. Фюрер восседал в седле, закрепленном высоко на макушке скачущего оненета, сжимая в руках вожжи, привольно свисавшие у существа изо рта. Грудь его была нага, ехал он в одних кожаных шортах и белых гольфах. К его наголовнику крепились дико трепетавшие на ветру страусиные перья. Выглядел он еще моложавее, чем прежде – дерзко стоял, выпрямившись во весь рост и держа на весу длинное деревянное копье; Гонору он напоминал обаятельнейшего актера Бастера Крэбба…
Фиалы на верхушках книжных стеллажей горели и клокотали без видимого пламени, которое могло бы их нагревать. Гонор развернул тулово. Ему пришла на ум мысль, что, быть может, местность, лежавшая перед «Дурхом», была вовсе не Суддом, но Миттельмаршем – тою страной, где смыкались измеренья и становилось возможным общение между человеком и миром фей. Это объяснило бы причудливую красную ауру. Краснота, которую они миновали, проходя вдоль реки, могла оказаться пограничным светом, разделявшим земли.
Быть может, Хитлер сейчас как раз обитал в Стране Фей.
Кокомо прорвался сквозь сумрак древес. Негритоид пал на колени на одеяло мха цинкового цвета. Вар стекал из дула его ружья. Его стальные руки упирались в мох, и во вмятины, остававшиеся от них, натекала вода, образуя лужицы. Горючее и масло из суставов стального человека мешались с водой завихрениями разноцветных радуг. Арап поднял голову. Он находился на широком прокосе мха, тянувшемся, казалось, на много миль и раскалывавшем джунгли надвое.
Позади раздавался рев фуриоз – Кокомо прикидывал, что Метис и негритоиды от него менее чем в нескольких сотнях ярдов и быстро приближаются.
Кокомо встал во весь рост. Вес его тела на несколько дюймов вдавил мох, отчего вода там поднялась и залила его белые гетры. Он весь подергивался. Его халат стряхнулся, обнажив черную стальную грудь, влажную от бубонного масла. На глаза ему спали металлические козырьки. Он стер с их поверхности вялую пленку. Обзор прокоса не показал арапу ничего, кроме плоскости пейзажа. За ним лежала дальняя опушка джунглей. Фиолетовый свет солнца и луны – замерших теперь низко в своем ходе на горизонте – смутно сочился сквозь стволы и ветви.
Звук, донесшийся из акаций, немо растворился в душном воздухе едва ль не перед тем, как уши Кокомо, что напрягались, стараясь различить хоть что-нибудь за ревом фуриоз, смогли его уловить. Приметив мягкое движение в полусотне футов дальше, Кокомо взял варострел наизготовку. Сенсоры его пристально сканировали ветви – и засекли очертанья большой птицы-падальщика. Белоглавый гриф на глазах у Кокомо пригнул свою длинную одинокую шею. Полуприкрытые глаза птицы и ее зверский клюв неуклонимо целили в мох внизу, а на Кокомо не обращали вообще никакого вниманья. Негритоид быстро перевел взор с дерева на дерево и обнаружил, что на ветвях там полно безмолвных птиц, и все они нахохленно и по-хозяйски вперились в мох.
Он и сам пристально осмотрел цинковый мох, но не заметил ничего необычайного, кроме идеальной гладкости этой подстилки. Никаких насекомых – даже гнус или стрекозы не парили над его поверхностью. Мягкая тяжкая масса мха поглощала все звуки из окружающего воздуха.
Кокомо предпринял шаг вперед, чтобы не погружаться более. Пружинистая текстура вынудила его сделать больше шагов, чем он намеревался, и он остановился где-то лишь в середине прокоса. Равновесие удалось восстановить, проворно изгибая стальные бедра и толкаясь вперед краткими скачками; ружье он не сводил с ближайшего безмолвного грифа, дабы тот неожиданно не кинулся на него.
По оценке арапа, еще несколько таких скачков – и он в безопасности доберется до подножья высившейся там укромной яблони, которую он приметил среди рожковых деревьев. Он крутнулся в воздухе, сместив свой вес под углом к бедрам. Но внезапно – и по-прежнему в нескольких ярдах от дерева – оказался на водянистом участке и погрузился в пышный ковер по колено.
Мох подался под Кокомо – и тут же громадное лицо оненета вздыбилось и сомкнулось на нем. Арап угодил в ловушку. Он ощутил, как беспомощно проваливается в раззявленную орущую пасть оненета. Зубы существа щелкнули на его бедрах. Кокомо несколько секунд качался, сдавленный напором этой пасти, меж тем как зубы твари неумолимо взрезали его стальной кожух. Арап вызвал новый приток энергии из своего нейтронного сердца и вырвался на свободу, однако масло било из его разъединенных суставов, а из полой стали тянулись полуоборванные провода.
Оненет проглотил ноги Кокомо. Вздохнув, вытер веснушчатой рукою свой пищащий рот. От мшистой постели подымалась непристойная вонь. Он вытянул одну руку, схватился ею за изувеченный корпус Кокомо и потащил негритоида обратно. Существо не сводило с Кокомо немигающего глаза. Оно тужилось, а вода вокруг подымалась, и в накате волн покачивалось несколько голов поменьше. Крохотные рты малышей-оненетов щелками и пускали пузыри на свету.
Кокомо извернулся на спину – слыша, как нейтроны в его теле рушатся от напряженья – и умудрился направить свой варострел так, чтобы ствол был направлен прямо на тужащегося оненета. Его подтащило почти что к верхушке дикой головы, когда ружье выстрелило, и на лице твари вскипел тяжелый черный вар. Пламя опоясало его, и существо в смятенье вынуждено было рухнуть обратно в свою пещеру. Воспользовавшись его замешательством, Кокомо быстро выкарабкался и отполз прочь, а на безопасном расстоянии обернулся и вогнал в ружье еще один цилиндр, затем выстрелил снова, обращая все лежбище вокруг оненета в преисподнюю пылающего вара.
