Воздушное средство выправилось и летело теперь линейно на высоте тридцати восьми тысяч футов. Открытые палубы заполнились экипажем капитана Фютюра Тама – смуглыми мулатами и чернокожими креолами. С нижних уровней вывалили андроиды-негритосы. Созданные Круппом из высокопрочной эбеновой стали, эти существа слетелись на палубы, и из оснований их шей разносился качкий монотонный свист. Их злобные красные глаза, наполненные металлургическим маслом, озирали окрестность в поисках признаков раздора. Как только тревога их смягчилась, свист понизился до глухого гула, и они принялись за работу в безмолвии.
Фютюр Там на уравновешенном французском называл свой человечий экипаж «глянцами». Они собрались вокруг него, не замечая тонкодисперсной утренней мороси, что падала из тучи над ними. Креолы говорили по-французски – военное руководство Франции навербовало их из беднейших районов Восточного Нью-Орлинза, преимущественно из жилых Микрорайонов Двенадцать и Тринадцать. Кровосмесительство и клановая верность делали их идеальным ядром французской Флотской Авиации. Мулаты же, числом поменее, происходили из Европы.
– Хитлер – долгоносик, все жрет и жрет ткань наших форм, нашу методику, эстетическую нашу цельность, – заметил один арап, еще не снявший воздушную маску, являвшую лишь глаза его и рот.
Фютюр Там закурил сигарету и уселся перед видеодромом, одной рукой подпирая голову, пока готовил записывающее устройство. Глянцу он ответил:
– Коран был явлен Мохаммеду Гавриилом, ангелом христианского апокалипсиса. Многие пророки в Коране, и средь них Исаак и Моисей, были пророками христианскими. Все они порицали еврея. Хитлер стал просто последним из таких провидцев.
К капитану подступило существо с кожей, что напоминала смешанное сиянье пурпура, изумруда и черноты, со всеми повадками бенгальского князя. Его нагая грудь обернута была длинным шелковым шарфом, на который нанесли сердце, пронзенное кинжалом. Он вступил в беседу.
– Навуходоносору-то от него никакого блага, это уж точно. – Ниже талии он носил автоматический пистолет, пристегнутый к его мятно-зеленым кальсонам с начесом. – Коль и существует какая ни есть душа расы, в уголку всякого германского глаза живет Хитлер-Фигляр – а око это глядит по-над первобытной жижей.
Команда захохотала. В сборище вкатился андроид-негритос в коже, покрывавшей его всего, кроме лица, и отдал честь Фютюру Таму. Метису он сунул какой-то сверток.
Полу-Трюфель, прыщавый и общего рода, с черными кудрями, приглаженными и умащенными гаитянскими маслами, протянул капитану видеопленку.
– Вот она.
Фютюр пленку у него взял. На ее боку нордическим шрифтом было выведено: «Хитлер – Беседа об эстетике в искусстве».
– Где-то в этих реченьях, – объявил он, – заложена не только подспудная правда о Хитлере, но и, я полагаю, ключи к тому, где он сейчас.
Команда приняла вокруг него стойки вольно, некоторые оперлись о поручни и вглядывались мрачно в бездну, иные анархично растянулись во весь рост на палубе. Все ждали, когда он заведет свое академическое патуа, от коего прояснится их миссия.
Фютюр Там вдавил кассету в аппарат и нажал на кнопку «зажигание». Экран заполнился зернистым черно-белым изображением. Появилась надпись «1939»– Образы Райха – Имперские Орлы, кепи с их кистями – возникли на фоне быстро меняющегося неба. До горизонта ряд за рядом тянулись эргономичные кресты. Внезапно перед камерой вспрыгнула фигура Хитлера – он держал в руках портрет Мессии. Заговорил он поверх французских субтитров.
Фютюр повернулся к экипажу, собравшемуся вокруг.
– Я считаю довольно значительной мысль об отношении неврозов и китча, – начал он. – В немалой степени – из-за того, что они зиждутся на зле, внутренне присущем китчу. Неслучайно поэтому, что Хитлер, как и его предтеча Вильгельм II, был энтузиастом китча. Ему нравился не только полнокровный тип китча, но и его сахариновая разновидность. Их обе Хитлер считал прекрасными. Нерон, кстати, тоже был горячим поклонником красоты китча – и, вероятно, даже более художественно одаренным, нежели Хитлер.
Там крутнул сигарету между большим и средним пальцами и пульнул ею прямо в воды далеко внизу. Затем подался вперед и продолжил:
– Сродство Хитлера с китчем, я полагаю, неизбежно привело бы его в единственное место на земле. – Он закурил еще одну. – Насколько предпочтенье Хитлера было истинным отражением его собственных вкусов, а насколько политической необходимостью – в этом эксперты расходятся. Если китч был официальной тенденцией культуры в Германии, Британии и Америке, то не потому, что их соответственные правительства контролировались филистерами, а из-за того, что в этих странах китч был естественной культурой масс. Как и, говоря вообще, повсюду. Поощрение китча – всего лишь еще один недорогой способ, каким тоталитарные режимы стремятся втереться в доверие к своим подданным. Поскольку режимы эти не способны поднять культурный уровень масс, даже если бы захотели, они будут льстить массам, низводя культуру до их уровня.
Авангард в Германии был объявлен вне закона не из-за того, что высшая культура по самой природе своей – культура более критичная. На самом деле, проблема с авангардными искусством и литературой, с точки зрения Хитлера, заключалась не в том, что они слишком критичны, а в том, что они слишком «невинны» – их чересчур трудно внушить населению методами пропаганды. Для таких целей китч гораздо податливей. Китч помогал Хитлеру отождествиться с «душой» его народа и держаться с ним в тесной связи. Будь его официальная культура выше уровня общей массы, возникла бы опасность изоляционизма.
Пленка стала сепиевой. Фюрер различался за оттенком, придававшим ему вид бухого доброздравия. Умелыми мазками он начертил на листе бумаги диагональ. С легкостью поднес тонкий рейсфедер с его стальным пером «Уэверли» к поверхности. Он нарисовал традиционную буддистскую свастику с росчерком, напоминавшим Густава Климта. В камеру он говорил с веской прямотой. Показал на грубый набросок. Это символ солнца и жизни, сказал он. Как солнечный символ, заметил он, свастику по праву считают вращающейся. Направление вращенья – наружу, вращается по часовой стрелке. Свастика должна притягивать удачу и олицетворяет собой силу света.
Задачей его в 1920 году, признался он, было создать такой символ, что объединил бы всех германцев, но чем же лучше противодействовать лживости и нравственному самодовольству еврейского креста? Камера через монтажную склейку демонстрирует крупный план всего его лица, на котором победоносное, экстатическое выражение. Вдохновеньем мне послужило это, сказал он. Иллюстрируя свои слова, он быстро начертил современную свастику. Хитлер изменил старый вид ее, чтобы она вращалась против часовой стрелки.
Капитал Фютюр Там отвернулся от контрольной панели к экипажу.
– Не существует лучшей демонстрации гения Хитлера. Лучшего автографа, явившего бы способность Хитлера к созданию искусства китча, нет. Его вдохновенный переворот свастики был подлинным актом человека китча. Стало уже чем-то вроде клише утверждать, что Хитлер создал апокалипсис из того, что ему не удалось заслужить признания как художнику, хотя на самом деле он создал апокалипсис как непосредственное продолжение своего вдохновенного искусства. По иронии судьбы, он стал самым преуспевающим художником всех времен – уж точно самым изучаемым. К сожалению, биографы систематически отказываются рассматривать его действия с этой точки зрения.
