Теперь евреи не только держали мертвой хваткой мировую экономику. Посрать было невозможно, не испросив у еврея согласия. В Америке, где обосновалась раса помоложе и покрепче, евреев требовалось жестко приструнить. Хоррор ощущал, что если ему удастся найти действенное средство, этому континенту можно помочь. Быть может, в Америке его поймут лучше. Расовая дискриминация, которую евреи – и так называемые просвещенные американцы – ненавидели в Германии, владела евреем тысячелетьями, и еврей всегда укреплял свою позицию – в ремесле или профессии – неуклонным вытесненьем из них гоев.
Колонизация Америки евреем завершилась тем, что еврей приобрел больше власти, чем когда бы то ни было в истории. Он превратил Израиль в 52-й штат страны. Если б Россия всерьез поддержала арабские нации, дабы противодействовать этой ядовитой угрозе Еврейско-Американского Империализма у себя на пороге, еврей вновь бы понес ответственность за мировую войну.
На площади снова и снова стрелял выхлопом «форд-зодиак». Толпы пугались – они принимали выхлопы за выстрелы. Хоррор симулировал интерес. Ему вспомнилось, как трещали, раскрываясь, тела в печах Аушвица, когда поддавали жару, пока зондеркоманды не обходили их с ведрами, собирая останки. Позднее лагерные врачи «усиливали действие» пепла от тестикул, селезенок и участков горелой кожи вирильных евреев в попытках отыскать контрольную сыворотку как окончательное решение («Гомеопатическое Решение», как ему однажды в шутку сказал Химмлер). Здоровье для многих из смерти немногих. Хоррор вынул руки из карманов, держа пачку «Счастливых Семерок».
– Ты идешь, Носферату? – рассмеялся лягушатник.
Хоррор посмотрел, как маленький лягушатник вступил в сумрак переулка, следом за ним сразу же – великан, обернувшийся к ним через плечо. Не успел он нырнуть в черноту, как Хоррор увидел, что из рукава своего резинового костюма он выхватил тонкую стальную трубку со свинчаткой. Хоррор знал: если такую дубинку встряхнуть, из нее выскочит подшипник на длинной цепи; одного удара хватит, чтобы пробить дыру у него в черепе.
– Валяйте вперед, – сказал Хоррор, втягивая сигарету в угол рта и подкуривая ее. По меньшей мере ему удалось завлечь лягушатников в переулок порознь. Теперь им придется выходить с ним один-на-один.
– Слышь! – Лягушатник, шедший впереди Хоррора, подступил к нему поближе. – Ты во что это, блядь, играешь? – Он полностью сорвал маску у себя с головы, латексные очки-консервы остались на макушке. Хоррор чуял, что из рта у него пахнет экскрементами. Черты лица у лягушатника были чисто мексикански – он был загорел и распух от пьянства, ни единого признака польской или еврейской крови. В тот краткий миг, пока он смотрел прямо на Хоррора, лицо этого лягушатника приняло на себя выражение гнева, умеренного страхом, словно он знал, что ему грозит подстава. Рот его ослаб. – А ну шевелись, а то я тебя прям тут расслаблю.
Затменный Хоррор сделал шаг вперед, выронил сигарету и возложил дружественную руку на плечо лягушатника.
– Не вопрос, я же ваш простофиля, верно? Но не на людях, любовь моя. Вон там много пространства и времени, чтобы познакомиться. Все вместе и угнездимся, уютненько, нет? Так будет интимней. – Он подмигнул и, не снимая руки с плеч лягушатника, пропихнулся мимо пешеходов и направил его в тени переулка. Сейчас останавливаться поздно, подумал он. Быть может, он совершает ошибку. Может, два остальных – евреи. Он испустил фаталистический вздох и тщательно нырнул свободной рукой снова в карман шубы, где сомкнул ее на рукояти одного своего резака. Неожиданно он себя почувствовал старым и больным. Он проходил это тысячу раз, в сотне различных стран, занимался теми же самыми утомительными исключеньями – и все равно евреи ширили свою паутину порока. Этот аспект его жизни превратился в невыносимое бремя, и он уже готов был снять с себя ответственность за продолжение. Но что останется? Чем еще мог он посодействовать? От этого вируса не имелось средства – в сем он был вполне уверен. Это было значимо и необходимо для его жизни. Он был привилегированным эмиссаром. И сим мог оправданно гордиться. Это приподымало его над собратьями, чья инертность осложняла ему задачу. Они уклонялись от проблемы, отказывались видеть в еврее нравственное зло, а он, между прочим, выходил вперед и ясно говорил: «НЕТ!» Не видя в его поступках решения, они лишь приговаривали сами себя. Он постоянно жил под сенью своей одержимой хвори, убивал евреев так же часто, как иные принимали аспирин; и по вполне сходным причинам.
Лицо Хоррора было глиной. Он позволил лягушатнику ступить в тень переулка, после чего выхватил свои резаки, переместился ему прямо за спину и чиркнул перед собой двумя широкими взмахами.
Первое лезвие ударило сбоку в шею лягушатника и вскрыло ему череп прямо под сосцевидным отростком. Бритва прошла сквозь позвоночную артерию. Хоррор толкнул резак выше по стороне шеи, расчленяя кольца костей, прикрепленные к шейным позвонкам. Долю секунды спустя другой его резак вошел в загривок лягушатной головы – в той точке, где трапециевидная мышца прикреплялась к затылочной кости. Хоррор ощутил, как купол лягушатного черепа исчезает в напряженных шейных мышцах. Оба надреза совершенно уничтожили ему мозг. Он проворно вступил в переулок следом за лягушатником, ловя на ходу его падающий труп. Держа его сзади в объятьи мужеложца, он двинулся с ним вперед.
Перед глазами у него волдырями вспухал свет. С ермолки слетала пена и уползала в воздух. От головной боли, не желавшей отступать, он едва не отключался. Сливки, сплевываемые влагалищами, липли к его глазам, и стараясь убрать их, он потерся лицом о складку шубы у себя на плече.
В притихшем сумраке маленький лягушатник немедленно кинулся на него, размахивая лезвием стилета. Хоррору пришлось уронить лягушатника и отделаться от нападавшего пинком в голову. Удар сокрушил тому височную кость, и он рухнул под стену и сложился, как ком кислой капусты на полу. При паденье две клизмы его лопнули, покрыв его скачущую голову расплывающимися экскрементами.
Злокачественный Хоррор в ожидании искал третьего лягушатника, но во тьме переулка не видел ничего. Он низко пригнулся всем телом и прислушался. Лишь с площади неслись бурные звуки, да еще слышал он шипенье говна, попавшего на внешние батареи отопленья. Он пнул фигуру высокого лягушатника, лежавшую на мостовой. Кровь из разверстой его шеи плескалась ему на резиновый костюм. Хоррор пал на него сверху. Уперев колено в грудь лягушатника, он медленно приподнял мертвое лицо. Заглянул в безжизненные глаза, уже ускользнувшие от его хватки, и раздвинул лягушатнику челюсти.
– Ну же, ну же! – Он выманил себе на уста мрачную ухмылку. – Давай пропихнем это тебе в глотку. – Хоррор вогнал резак в рот лягушатника, провернув его скрежещущим кругом. Вскипели кровь и зубы и – вылетели из зияющей дыры. Пока он резал, все лицо лягушатника расселось воронкой латекса, ткани и кости. Затем он подвел бритву к началу его волос. Описав полный круг, дернул, и скальп остался у него в руке – так же легко, как вытряхнуть из наволочки подушку. Обнаженный скальп он бросил в карман шубы. На голове его губы влагалищ трепетали и брызгались, а из шапочки низвергся поток воды, который едва его не ослепил.
