Пиявочная луна высвободилась из-под ночных туч, когда Хоррор поднялся и протанцевал дальше по переулку. Он тихо ухал и стонал – и чуть не споткнулся о полный мусорный бак. Горячие трубы, выступавшие из стены и шедшие из столовской кухни, волнами гнали пар по низу переулка. Пар клубился, душа его чресла белым потом. Хоррор скинул шубу и набросил ее на мусорный бак. В дыры его веревочного жилета украдкой проникали влажные ветра с площади. Его старые кости бродили взад-вперед по всей длине узкого прохода меж домов. Голова безумно тряслась туда и сюда. Он рассеянно скакал вокруг, подбирая разбросанные клизмы и складывая их в спиральный курган, напоминавший муравейник.
Его насторожил щелчок вскрытой где-то в тенях дубинки третьего лягушатника, и он опрометью развернулся. Из алькова в стене, который он проглядел, медленно выступала массивная фигура лягушатника в резиновом костюме – свою дубинку он держал под боком наготове.
Они сошлись воедино, но лягушатник не успел ничего свершить – Максимум Хоррор махнул своею бритвой низко, легко вспоров промышленную резину и тестикулы великана. Головой Хоррор отпрянул, а лезвие продолжал вгонять глубже. Кровь брызнула мимо, а сорванная с места мошонка намоталась ему на кулак, мягкая, как орхидеи в росе, холодная, как ледяные мятные джулепы. Великан сложился впополам, его высокие каблуки из-под него выскользнули, и Хоррор подался вперед. На ухо лягушатнику он интимно прошептал:
– Свежо, как только что испеченный хлеб, или как?
Слагая уста в один кошмарный безмолвный вопль, лягушатник поглядел прямо в лицо лорду Хоррору. После чего тот распахнул собственный рот и всосал голову его вовнутрь.
Он фыркал и стискивал лошажьими своими зубами потный лоб. Зубы он вгонял все глубже в кость. Обхватив нижними зубами подбородок лягушатника, он вяло облизнул языком заключенное лицо, после чего стиснул зубы воедино и раздавил череп. Мускулатура головы опала и расплескалась, легкая, словно вишневый бисквит. Хоррор щелкнул челюстями еще раз-другой – широкими сокрушающими ударами. За щеками у него кровь и кость смешались в рагу, и он принялся плотно жевать голову. По временам он ее тряс, как собака встряхивает кость. Пока он ел, тело гигантского лягушатника дрыгалось вокруг него в сольном мастурбационном танце. Захлебываясь кровью, Хоррор говорил:
– Пытался наебать меня, Сынок Джим? Я думал, у тебя по блуду «профсоюзная карточка»; считал тебя умелым меченосцем. Не забывай, теперь ты – евнух, тебе-его-больше-не-поднять! – Речь свою он отбивал злобным стаккато – совал бритву вверх в брюшной полости лягушатника.
Голову он подержал во рту еще какое-то время, тяжко жуя ее. Затем позволил ей провалиться в глотку и отряс со рта кровь.
– Так, – произнес он. – Я бы сказал, это вкуснее жоп! Безжизненный человек перднул, и Хоррор учуял, что из кишечника его эвакуируется мертвый стул. Огромное тело он подержал на вытянутой руке за две выступающие кости, строго торчавшие из вспоротой шеи. Развернув тело вокруг, он сорвал с его спины клизменную параферналию и единственным голым кулаком раздавил воздушный баллон и трубки. После чего лягушатник упал. Подобрав латексные мешки, он сложил их на тот же курган.
Теперь, подумал Хоррор, на peine forte et dire.
Он вернулся туда, где лежал мертвый маленький лягушатник и сорвал с его тела резиновый костюм. Опустился на колени и подержал в ладонях лик смерти. Казалось, та излучается на него, омывает голову его своим сияньем. Он вгляделся в крючковатые черты.
– Определенно! – медленно проговорил он. Заверив себя, что человек этот был на все сто процентов евреем по крови, он уложил голое тело на спину прямой линией, после чего сам горизонтально улегся ему на живот так, чтобы губы его касались скальпа мертвеца.
Руками он замахал вперед и назад, словно плыл по-рыбьи, расчищая с земли мусор вокруг. Тело его вздымалось. Бледно-белый в лучах океанской опухоли, он воображал себя глубоководной акулой, и его океанские насекомые мандибулы щелкали и теребили запаренный воздух. Подбородком он прижимался к теплому основанью. Он потихоньку продвигался все выше, пока его нос не упокоился у макушки мертвеца. От запаха масла, асбеста и экскрементов, исходившего от скальпа этого человека, его головная боль приблизилась к кульминации.
Он чувствовал, как тело его расслабляется. Он отпустил рот и принялся скармливать своим челюстям скользкую голову. Он противился позыву стиснуть на ней свои неебически конские зубы. Теперь весь рот у него намок от экскрементов и легко скользнул вокруг шишака лягушатного черепа, и он начал приуготавливать полость собственной груди. Ее физиогномику он для готовности растряс.
Не выпуская головы еврея изо рта, Хоррор сделал глубокий вдох. Бурый панцирь начал вздыматься и проскальзывать в раззявленную пасть. Когда он достиг шеи четырех-на-два – нежно прикусил морщинистую кожу. Быстро слюноотделяя, продолжал свои глотательные движенья и достиг плеч. Рот пришлось раздвинуть до предела. Он чувствовал, как от натуги трещат его углы. Слюна и кровь сбегали со всей кожи его и сочились наземь. Биенье сердца удвоилось. Призвав на помощь всю оставшуюся у него силу воли, он вынудил рот облечь мертвые плечи, и его зубы застучали от озноба более духовного, нежели телесного.
Он тужился и понемногу снова протискивался вперед, постепенно утапливая в себе еврея. Он чуял, как грудную полость его раздирает от невероятного напряжения такого бремени. Тупая боль от туши этого человека, туго прилегавшей изнутри к костям его собственного худого тела, вскипала в нем и рвалась в голову, изжаривая электрическим разрядами нервные корни его влагалищной шапочки.
Он понемногу продвигался и остановился, лишь достигши бедер. Там прекратил. Его сотряс лихорадочный озноб. Он чувствовал, как все тело его по собственному почину стукается слева направо по мостовой переулка. Мгновенье спустя Хоррор продолжил есть и поглотил бедра. Белый салатный соус хлынул бледной радугой из его ноздрей на интимные органы еврея.
Внутри у Хоррора голова еврея прорвала подкладку в его седьмое межреберное пространство, и его желудок окатил ее ливнем хлористоводородных соков.
Достигши еврейских колен, он с трудом воздвигся на ноги. Неуверенно оперся о стену, весь окутанный паром, а две присогнутые ноги еврея нагло болтались у него изо рта. Руки он поднес к боли у себя в голове, стиснул ее, воззрился на большую луну в вышине. Когда белая сфера швырнула свет вниз, привольные ноги качнулись и пересеклись друг с другом, словно старый еврей внутри небрежно устроился поудобней в просторном кресле.
Гордый собою лорд уронил руки и схватил ноги-палочки за лодыжки. Поднял их высоко над головой и проглотил. Они скрылись в его глотке. Когда они пропали из виду, из него невольно вырвался вздох. Лягушатник огромным зародышем лежал внутри, а на него уютно текли пузырящиеся кислоты. Боль вспарывала голову Хоррора. Он рухнул.
Он лежал на земле во весь рост. Еврей в нем давился. Из ноздрей он исторг еще соуса. Тот отдавал кислотой. Он чувствовал себя так, словно вдохнул целую канистру амилнитрита на полный живот дурцефалов.
