Из насекомой головы вытянулся единственный зловещий глаз и завис подле него. В основанье вздутого пуза фигуры возник раскол. Трещина расширилась, обнажив кончик белой раковины, и та начала оседать. Наружу выскользнуло яйцо с тараканом, прицепившимся к одному его боку, и разбилось на кухонном столе. Воспарило еще одного облако аммиачного пара.
– Ебать Понтифика! – подавился Менг. – Что за ятая вонь! – заорал он, поспешно ретируясь. – Да у тебя в ебаной жопе, должно быть, сдохла больная крыса-спидоносица!
Из разбитого яйца волной засочился желто-зеленый клей, и кухня быстро заполнилась новыми сернистыми парами. Когда же марево рассеялось, и Менг протер слезившиеся глаза, фигура исчезла. От нее осталась лишь густеющая лужица.
Его обволокло тою же блескучей пылью, что покрывала и почтальона.
Едва получеловек поднял власатый свой кулак, дабы изучить эту жуткую флокуляцию, взор его привлекло какое-то движенье в клею. Несмотря на вонь (а может, и из-за нее), он сунулся главою поближе к тошнотворной луже. От ее колеблющейся поверхности отлетели куски нефрита и меди, а затем на свободу пробилась крохотная рука – не больше пупсовой. Ручонка помесила воздух, ощупывая его текстуру. Вильчато зашевелила она перстами и медленно завращалась по кругу.
– Адские бубенцы! – Большие глаза Менга распахнулись еще шире, и рука едва не впорхнула ему в радужку. – Бить-гнобить!
Миниатюрный член был человеч и жив. Кожу его оспою усеивали открытые язвочки. Сквозь тонкий шпон истощенной белой плоти ясно просматривались кости. Менг незамедлительно распознал симптомы рака. Волосня у него на спине шевельнулась волной, а пальцы на ногах съежились. Хоть ноздри его полнились запахом эфира, в него втекла вонь склепа.
Из клея плутовато выдернулся крохотный человек – не крупнее ебаной минутки. На нем был зеленый камзол с серебряными бубенцами на обшлагах. Ярко-золотые панталоны, украшенные фестонами кислицы и сладкого укропа, были заправлены в пару кожаных сапог по колено. На голове набекрень сидел черный берет. Лицо было бледно и все истатуировано патиной язв. Только пылкие яркие глаза человечка, мгновенно узнаваемые, являли признаки здоровья.
– Zwillinge.
То был голос, который он научился любить, которому доверял в черные дни ВИЦА.
– Ползучья богоматерь! – Получеловек сделал шаг назад. – Великий Волшебник ОЗвенцима, – пролепетал он. – Набоб Хромовой Смерти. – В кои-то веки он едва не лишился дара речи. – Еть-мою-клеть!
Голос Менга, похоже, исторгался из отдаленной каверны.
– Это ж Его-Блядь-Величие!
Пред взором его проплыло миниатюрное личико доктора Менгеле, и он рухнул на кухонный пол в полуобмороке.
Он лежал навзничь полупарализованный, а голую кожу ему холодили плитки пола, и пялился на огромный лунный диск солнца. Жаркие тучи тумана Аушвица вскипали на Порчфилд-сквер. Кухонное окно начало запотевать, а с высоты стола резкий голос провозгласил:
– Ach bein mein safoführer hemmel das einermann!
При помощи первосортной пуповины, которую он, как влажных угрей, вытянул у себя изо рта, крохотный человечек опустился с кухонного стола на пол и медленно направился к простертому телу Менга. Вот минутмен взобрался Менгу на левую ногу и стал пробираться по его телу наверх.
– Иной народец, – всхлипнул Менг словно бы во сне. – Мартин Эймис. – Он ощущал, как в грудь его вдавливаются крохотные пятки. – Их же только, блядь, любить, нет?
– Я никогда не держу обид, – продолжал жидкий электронный голос человечка, уже по-английски. – Я делю их с другими, и чем больше – тем лучше.
Не шевеля головою, Менг глянул ниже – и как раз успел заметить, что человечек возник из-под его щетинистого подбородка.
– Забияка, тебе привет от Лорда Подмозгопрометья. – Ползучий человечек подобрался и уселся ему на переносицу.
Менг сощурился ему. Имя не значило ничего. Может, кто-то из халявных контактеров Экера?
– Ты не спишь, дорогой мой Менг? Ай-я-яй, как ты изменился после… э-э… старых добрых деньков! Да ты ль это вообще. Wir nichts wissen können, и ты ничего не ведаешь ни о Маунтджое, ни о Мейзе?
Теперь уж Менг усомнился в том, кто этот странный гость. Мелкий человечек разговаривал на непостижимой смеси выговоров, нереальной и небесной, иногда напоминая Менгу лорда Хоррора, либо Хорророва брата Джеймза, либо Уильяма Джойса, либо ирландского болотохода, либо самого Диавола. А в иные разы в нем раздавались знакомые отзвуки Ангела Смерти.
– Die Juden sind unser Unglück.
Фигурка склонила набок голову, дожидаясь ответа. Уста Менга оставались запечатаны.
– В исправительную тюрьму Маунтджой. В узилище Маунтджой! Сажай и возрадуешься. Вот, значит, как оно теперь, а? Per speculum in aenigmate. Нет? Как ты мог… – Он стащил с головы берет и жестко хлестнул им Менга по носу. – …ты, чьи наслажденья мелки, а помыслы еще мельче?
Получеловек глотал слезы.
– Вот, блядь, то-то и оно, мой дивный гусенок. – Из фигурки исторгся жидкий смешок. – Вечно молчком, когда удобно, еще бы.
Голову Менга потрясла еще одна волна тошноты, и он ощутил, будто проваливается в глубокую яму.
Три дня назад, ровно в четыре часа утра он пробудился от унылого сна. Освещенная лучом слабого рассветного солнца, поверхность кожи его приобрела оттенок поблескивающей мертвой лужи. Зловещего покалыванья в загривке хватило предупредить его, и он оперативно вышвырнулся из теплых простыней.
– Негритосов чую, негритосов чую! – Он подскочил на кровати и запел во весь голос. – Их тут, блядь, целое гнездо, тяжким маслом, густо, как Варавв.
Он вспомнил, что стоял голым у своей кровати, шатко покачиваясь, широкая грудь его пульсировала, а он ощущал тошноту от «горячих собак» и пытался прозреть что-то сквозь паутину дымки тающего сна.
Харкнув в ладонь и растерев теплую мокроту по глазам, чтобы в них прояснилось, он заметил, что в постели лежит серожопая Рыжая Луни, съежившись и сложившись.
Рыжая была существенным шаром сала – как минимум в половину собственного веса Менга, – и лежала в компактной для сна форме. С уст получеловека сорвался рык. В кои-то веки он знал, что накануне ложился в постель один.
Он утопил кулак в сале – на ощупь оно было плотным, словно громадный ком хорошо пожеванной резинки, – затем выпростал руку на волю. Движенье извлекло тихий чвак. Он раскрыл руку. На его ладони покоилась дюжина фуксиновых совиных катышков.
Рыжая, не поколебленная ударом, была недвижна и тиха, ее кожу покрывала стайка крапчатых кровавых волдырей. Пара черных легких, плоских и шести дюймов в диаметре, почти неощутимо сокращалась, свисая из центра каждого волдыря сдувшимися воздушными шарами. Легкие медленно расширялись, танцуя вместе с рыбками. Они втягивали зловонный воздух его спальни, после чего без единого звука извергали его обратно.
