– Вот… – Он остановил зондеркоммандо. – …слыхал такой? – Менг поскреб себе в промежности, уловив большим пальцем ленточного червя и раздавив его о внутреннюю поверхность своего волосатого бедра. – Идут через джунгли два белых человека и видят: лев вылизывает жопу другому льву. Один белый говорит: «Необычно это как-то, нет?»
«Да нет, – отвечает второй. – Он только что сожрал негритоса и теперь старается его вкус заесть!»
Тот посмотрел на Менга, не понимая. Тем утром он вкопал целое поле мертвых детей по пояс в землю. На открытом ветру их тела колыхались, как пустившие корни змеи под карминным солнцем.
– Сонный ты пиздюк! – крикнул Менг, раздосадованный нехваткой реакции со стороны зондеркоммандо. – Можно смеяться, это, блядь, анекдот.
– Прошу вас, у вас еды не найдется? – Человек вытянул руку ладонью вверх.
– Чего? – недоверчиво спросил Менг, вытягиваясь всем телом во весь свой рост. – Я трачу время тебя, блядь, повеселить – а тебе, ять, подачку дай! – Он резко перднул. – Наглости тебе и вполовину не занимать. – Он дернул за крысиный хвост, застрявший у него в задних зубах. – На, пожуй-ка это. – И в отвращении зашагал прочь.
Менг философически ярился.
– Да я в лицо загляну – и тут же понимаю, надо ли ему сдохнуть. – Под ногами его земля была желтоватой глиной. Бетонные пилоны тянулись ровными рядами до горизонта, между ними сверху донизу – колючая проволока. Грубо нарисованные знаки предупреждали, что проволока заряжена токами высокого напряжения. – Я могу знать, – продолжал он, – выйдет ли из него какой-нибудь толк. И если оно не представляет собою угрозы, дальше я спрашиваю себя…
Заслуживает ли оно жизни? – Внутри громадных квадратов, ограниченных пилонами, стояли сотни бараков, покрытых зеленым толем и расположенных так, чтобы получалась длинная прямоугольная сеть улиц, тянущаяся докуда хватает глаз. – И если я позволю ему жить, будет ли от него какая-то польза? Не будет ли оно лишь отнимать у меня воздух? – В центре Аушвица стояла сторожевая вышка из изумруда и нефрита. Из ее жестокого ока два стробоскопирующих прожектора затапливали лагерь вспышками красного, как саламандров ихор. Вот Менг постоял мгновенье в своем восторге, одежды его мерцали, будто алые бородки драконов. После операции доктор Менгеле сказал ему:
– С моею помощью ты станешь самым сексуальным человеком на земле. Готов ли ты к такой ответственности? – Менг заверил его, что для такой работы он более чем годен; и добавил:
– А не получится дать мне двухфутовый хер… или две пизды… или и то, и другое? – Соски его стояли твердо, как кукурузные початки.
Вот вспрыгнула большая лягушка.
Протяженность палки бесконечна.
Аушвиц, подумал Экер, – семафор из прошлого, прописывающий будущее.
Пятьдесят лет спустя, признался Экеру Хоррор, Аушвиц станет узнаваемой торговой маркой, персонажем мифическим и столь же хорошо известным, как Шёрлок Хоумз или Тарзан. Автора, который сможет оживить «мистера Аушвица», ждет целое состояние. Воссоздать личность Аушвица – это будет предопределенной миссией. Аушвиц, святой предел тщетного узора жизни, вкрадывается в подсознание человечества, единственный архетипический аккорд, общий для всех кошмаров, заправленный топливом на наковальне Мелкого Ричарда.
А через сто лет Аушвиц образует собственный жанр и станет самым успешным на рынке продуктом в мировой истории, это имя будут знать повсюду так же, как «Кока-Кола», все средства массовой коммуникации сойдутся под его всеобъемлющим зонтиком. Лагеря – очевидная предельная эпитома замкнутого мира, желаемый образ мирового телевидения – спутники транслируют его в каждый город, поселок и деревню, он идеален для общинных мыльных опер (история повседневной жизни на краю жизни), – научной фантастики с путешествиями во времени (поезжай в свое прошлое и окажись в Аушвице). В этом телевизируемом сценарии вперед выходили пацапсы, словно обреченные любовники Хитклиффа, острота и пикантность сексуальных раздирателей белья, что возбуждает и восторгает миллионы женщин. Вина никогда не встанет на пути у коммерции, уверял его Хоррор, и его глаза кобры крали тьму.
Секс и смерть, визитная карточка лорда. Хоррор потеплел.
На дневной экскурсии в Бухенвальд две тысячи хасидов тянули шарабан, полный пацапсов. Бензин выдавали по карточкам, и двигались они медленно. Пацапсов естественно раздражала скорость путешествия. Один пацапс, озлобленно гавкая и задействовав все свои пистоны, оторвал головы дюжине евреек и в итоге нашел такую, что на вкус была как лимонные меренги. Наглядно присутствовали дурацкие колпаки и шляпки – висели у них на скошенных головах. Ввосьмером они забрались на крышу шарабана и принялись раскачивать его с боку на бок, предерзко приветствуя австрийских крестьян, чьи деревни проезжали, фамильярно колотя их по плечам дохлыми бенгальскими варанами.
Менга и Экера посадили в этот автобус поддерживать порядок. Менг свое дело знал. Прогуливаясь по проходу, тыкал в глаз тут, в шею там, но тщетно. Здесь правил безумный злорадный хаос.
– Ладно. Черные псы на борту есть? – Менг пару раз резко тявкнул и дважды притопнул ногой. – Ну же, ну же, всего лишь один Ле Пти Негра Пьёсик.
Приземистый пацапс, страдающий экземой, шатнулся со своего места, и его слюнявая пасть закапала всего получеловека. У него вывалился язык, толстый и красный.
– Уебывай в свое Дахау, – гавкнул он.
Вместо ответа Менг схватил его за челюсти и медленно раздвинул их.
– Поглядим, поместится ли. – Он издал череду громких пронзительных свистков. Заговорил он прямо в раскрытую пасть. – Подбегает этот парень к негритосу, у которого на шее две горящие покрышки, и говорит: «Еб твою мать, снимай же их немедленно! Нельзя смешивать перекрестные с радиальными!»
По автобусу прокатился рев одобренья.
Срикошетировал щелчок челюстной кости, отчего все взорвались новыми аплодисментами. Менг швырнул тушку пацапса в открытое окно. Та ударилась о телеграфный столб, где и провисела вверх тормашками, пока не разложилась голова. Добродушно хлопнув Менга по спине, полукровка предвкусительно пробурчал:
– Напыщенный ты пидарок.
– Есть шанс, что ты не ошибся, – кивнул Менг, как бы само собой разумея.
На полпути в Бухенвальд Экер удалился в туалет с дыней и корзинкой яблок. Из пределов латрины он слышал, как весь автобус поет по-немецки «Долгий путь до Типперэри».
В общем гаме билась электрика. Экеру пришлось схватиться за деревянную седушку хезника, поскольку автобус трясло, и туалетный рулон начало разматывать. Он чуял, как от сотни шкур подымается пот, и слышал дикарские призывы странного виденья с берегов Озера Женева, Висконсин.
Через весь автобус завихрилась «Боп Диддли в джунглях» Томми Кинга и «Звездосветов». Когда она угасла, забумкала запись «Цветов» «Джонни-Бом-Бонни». Следующие час все мыслимые вариации забоев Бо Диддли и Арфи-Дарфи прокашивали полосу сквозь Австрию.
