Получеловек купил омку в киоске морепродуктов в Брайтоне. Много месяцев кормил ее химикатами роста и вводил ей гормоны фигуры ради. Годы леченья медикаментами в руках доктора Менгеле не прошли даром.
В квартире он называл ее множеством имен, пока они вместе коротали часы. Любимым именем было Скарамуш. Была в нем некая лихость. Она была обреченной принцессой пиратов, и он ее спас из океанских глубин.
Для него то была любовь с первого взгляда. Жениховство было долгим, хоть и несколько односторонним. Хотя после Рождества она стала позволять ему некоторую интимность с собою.
Он склонился над ней и повязал светлый парик на скорлупу ее черепа, разгладил текучие локоны расческой с широким шагом зубцов и широко ей улыбнулся. Закончив ее расчесывать, сделал шаг назад и полюбовался своей работой. Она ему напоминала Мэрилин Монро.
– Только красивее. – Он сложил губы трубочкой и послал ей воздушный поцелуй.
Ему очень хотелось утишить ее тревожность. Обычно он привязывал три или четыре фальшивых еврейских носа к алому панцирю под светлым париком. Сегодня ограничился одним – прочно прикрепил его на место горстью коровьей жвачки.
Менг зашептал туда, где, по его мысли, у омара располагалось ухо.
– Йоркширский парнишка отправился в Южную Африку искать работу.
«Да, – говорит босс, – дипломы такие, что и придраться не к чему. Очень хорошие характеристики. Такие горняки, как ты, нам тут и нужны. Но у нас много бед с черными. Сперва мне надо тебя проверить».
«Как проверить?» – осторожно спрашивает парнишка.
«Вот револьвер, – говорит мужик. – Ступай и подстрели мне шесть негритосов и кролика».
«А кролика зачем?» – говорит парнишка.
«Есть! – говорит чувак. – Работа, блядь, – твоя!»
Из омара исторгся зловещий гром.
– Так-то лучше, – сказал довольный Менг и потянулся к выключателю на стене.
Пала тьма. В уединенности спальни сотворилась вымышленная ночь. Менг так обустроил свою комнату, чтобы она напоминала гарем паши, арабскую фантасмагорию, подобье буду ара покойного Элвиса.
Его жирный палец нажал на другой выключатель, и на потолке затрещало, оживая, миниатюрное солнце, которое запрограммировал Экер, оставлявшее траекторию облачка сахарной ваты, пока перемещалось по комнате. В ночном небе посверкивали мелкие звездочки, а из модели планеты Марс изрыгался перламутровый туман. Затем тусклость эту прорезал луч поддельного океанского света – в его ложных водах плавали очертанья моллюсков-блюдечек и келпи.
– Ебаное киберпространство, – фыркнул он. – На потеху репоглавам.
Так же быстро, как возникло, солнце скрылось. Его сменила крупная белая луна, висевшая в крохотном планетарии, заполняя его призрачным свеченьем. Полуоформленное тело Менга раздулось. Он заметил себя в двустороннем зеркале.
– Господи, я похож на гиппопотама, разряженного в плексигласовую трубу.
Разоблачив себя от той немногой одежды, что была на нем, он включил стерео и взобрался на изножье своего ложа. Натянул золотое платьице из гинема – его собственное – на верхнюю половину омара, искусно пристроил низ от комбинации на одну ее клешню.
– Тузово! – щебетнул он, любуясь своим произведеньем. Схватившись за деревянные опоры кровати он вытянулся во весь рост и встал, покачиваясь, над распростертым ракообразным. Волоски на теле у него шевелились, словно поле золотой кукурузы, которое врасплох застал летний шквал.
– Каков Национальный Гимн Греции?
Он пристегнул рожковую раковину в ярд длиной к своим половым органам, сперва закрепив ее кожаную сбрую у себя на плечах, затем – под ягодицами, застежки туго сцепил на животе.
– Никогда не оставляй дружочка позади.
Нащупывая пальцами твердые шипы раковины, Менг опустился на лежавшую навзничь тушу Скарамуш. С нею он пробовал множество различных эротических приспособлений, но теперь ракушка осталась единственным устройством, способным возбудить в омаре желанье.
– Каково определение американской мечты?
Над ним к трубе отопленья была приделана акулья маска из костяного каркаса. Он подтянул ее к себе, быстро сунул голову в ее ксенофобские пределы.
– Мильон евреев, подмышкой у каждого по три негритоса, плывут обратно в Африку.
Преувеличенным уханьем Менг испустил из себя воздух – так, он часто слышал, поступал лорд Хоррор в мгновенья тревоги или высокой драмы.
– Поди ж ты, шесть мильонов, уж этого-то должно хватить! На одинокую центральную трубу отопления под крышей кровати он также привязал многочисленные керамические емкости, наполненные пропаренной говядиной и пудингами на сале. Скарамуш неловко заерзала от запаха, который собой уже глушил все.
– Мило, – одобрительно пробормотал Менг.
Он распялился по ее спине, выискивая свой тайный проход. Ракушка вновь и вновь колотилась о скорлупу ее ходовой части. Он окунался все глубже – и вот уже почуял, что ракушка вступает в какую-то мягкость. Он затаил дыханье.
– Любите вы, ракообразные, подразнить.
Едва оказавшись внутри, он задвигался на ней побыстрее, подаваясь вперед, дабы опираться на локти, с силою налегая ей на спину. Через пять минут она принялась выделять смазку, щелкать клешнями в воздухе вокруг себя, изгибая туман в рассаду фантомов.
Сквозь стиснутые зубы Менг прошипел:
– Хорошие новости и плохие…
Он подбавил темп. Через пятнадцать минут таких трудов из жабр омара паром повалила мерзкая рыбья вонь.
– Еще приятней. – Менг благодарно вытер губы. – Начнем с плохих: приземлились марсиане…
Начальный вопль его последовал, когда он проник в святая святейших влажного влагалища Скарамуш. Он разнесся, покрывая собою стробированную реверберацию битбокса, поступавшую из стерео.
Из носа его пошла кровь. Внутри акульей маски от костяка оторвалась одна косточка и пронзила ему щеку. Он чувствовал, как она трется о корень его зуба мудрости. Где-то вдали звучала триада флейт.
– А вот и хорошие новости… – Он триумфально засмеялся. – Они ссут бензином и питаются негритосами!
Менг начисто оторвал у омара одну клешню и вздел ее в своей руке. Акулье свое лицо он прижал под скорлупу ее спины, яростно стараясь всосать в себя ее мягкую плоть. Та, на вкус – что сардины, намасленные терносливовым вареньем, – чуть не удавила его.
Спальня его стала бурей. Обостренным чувствам Менга мнилось, будто луна носится по небесам с невозможною скоростью. Говяжьи пудинги испускали свое содержимое на кровать и ее совокуплянтов несякнущим дождем. Из труб рвался пар, а сало плотною живою изгородью падало мясным каскадом на спинной панцирь омара.
Громогласный рев шоколадного оттенка, звучный, затопил в спальне все прочие звуки. Громкость его нарастала в прямой пропорции к биенью раковины Менга. Из Эмулятора, установленного в гортани омара, исторгались сонорные тона боли и наигранного экстаза. Интонации эти кодифицировались в единую пронзительную литанию повтора:
