– Гони-меня-по-переулку, гони-меня-по-переулку! Сладкий Иисус-младенчик и его Святая Мать! Гони меня-по-переулку!
Ответное сопрано Менга подстегнулось до такого уровня, на каком чуть не совпадало с неземным орнаментом, запрограммированным в омара, – оно влилось в ее лепет:
– Грубо, как початок, ёб! Грубо, как початок, ёб! ГРУБО-КАК-ПОЧАТОК-ЁБ!
Голова омара ерзала по бархатной подушке. Длинный язык вздымался из нее и оплетал собою трубу отопленья, тщетно стараясь стащить все тело с кровати и подальше от неистовствовавшего получеловека.
Оставив ракушку у ее водопоя, Менг бочком пробрался вдоль панциря ракообразного и одним напористым рывком мускулистой своей руки сорвал с нее парик и вонзил зубы в новые расщелины меж панцирем и плотью. Рот ему наполнило комком горькой кислоты.
Во сне, с голосом осипшим и траченным, он выровнял свою рыбью башку. Вокруг него плавали морские окуни.
– Что кидать тонущему негритосу?
Голос его поло тащился из пределов кости.
– Его родню! Над ним взмыла оставшаяся клешня Скарамуш. Менг в ужасе следил за нею глазами. Голова его откинулась назад. Изогнувшись книзу, зазубренные резцы принялись состригать кожу с его спины. Шматы плоти и волос неразборчиво совались в рот омару, и в глубоком обмороке Менг соскользнул с нее на пол, вся кожа промокла от крови и рыбного паштета.
Когда он пришел в себя, в спальне стояла тишина. Скарамуш спала. Отопленье отключилось, а стерео в ожиданьи гудело. Он доковылял до буфета Первой Помощи, вытащил тюбик «Савлона» и намазал себе спину кремом-антисептиком. Пососав мятных пастилок и испив эликсира от нервов, он рухнул обратно на пол и опять отключился.
Много часов спустя, после «Барклиз», под злонамеренный рифф «Мартышка высказывается начистоту» спальню он покинул.
Экер уловил звук спуска своего брата по лестнице. Менг очевидно оправился от своего Ухохлохохло. Он услышал, как брат тихонько входит в гостиную и закрывает дверь.
Исчерченною венами рукой провел он по светлым своим волосам. Из прежнего кабинета лорда Хоррора подле кухни несся успокаивающий глухой гул работающих компьютеров. На внутреннем подоконнике в горшках, наполненных асфальтом, цвели тигровые лилии. Экер вылил бледно-желтый виски в стакан и хорошенько приложился.
Весь тот день он трудился у кухонной плиты – готовил веганский йоркширский пудинг на завтрашний обед / в «Чайных комнатах Менга и Экера». В такт факс-машинам он смешивал соевое молоко и муку по собственному рецепту.
Несколько месяцев назад Менг испек йоркширский пудинг семи дюймов в диаметре – на прочной основе, которую они использовали для мясных блюд. С нынешней новой вариацией традиционного кушанья они смогли применять разнообразные начинки: бифштекс-с-почками, говядину-с-луком, баранину-с-подливой, курицу-с-соусом-корма.
Этот рецепт был до неприличья прост – Экер не понимал, почему до него никто другой не додумался. Но, с другой стороны, Менг и сам до неприличия прост. Где он подцепил идею – неважно. После того, как блюда на пудинговой основе ввели в меню, в чайных яблоку стало негде упасть.
На дополнительную выручку, которую приносили пудинги, близнецы купили упаковочную фабрику в Уиррэле и начали массовое производство. С тех пор «менгбургеры» и «вегикотлеты Экера» стали фаворитами фирмы на рынках молодежи и подростков.
Через несколько лет Экер надеялся превзойти «Макдоналдз» и «Жареных кур Кентаки». Они уже отказывались от множества предложений залудить франшизу. Не так давно знаменитая лавка рыбы-с-картошкой Хэрри Рэмздена в Йоркшире выдвинула им симпатичную пропозицию. Мысль Рэмздена заключалась в объединении двух блюд в несокрушимое меню: рыба-с-картошкой, завернутая в йоркширский пудинг – два традиционных северных блюда, формула-победитель, призванная завоевать Юг.
Им поступали запросы аж из Москвы и Сан-Франциско. Для начала Менга смутило, что в Америке «чайными комнатами» называют «бугроманию». Но, традиционно изменив точку зрения, он натянул блаженную улыбку, потер руки и сказал:
– Просто зашибись, значит, прекрасно подойдет! – И вздел сжатый кулак в воздух.
Но, подозревал Экер, рано или поздно произойдет такое, отчего их грезы об империи и избытке неограниченных средств пойдут прахом. В прошлом неудача никогда их не подводила.
Он уселся за кухонный стол и принялся черпаком накладывать из кастрюльки рагу из тушеных овощей на основу одного соевого пудинга. Сверху посыпал холодными орехами, которые вилкой дробил прямо в банке. Когда тарелка наполнилась спиральным холмиком, он взялся за еду – и тщательно жевал каждый кус тридцать два раза. Правильное пережевыванье давало амилазе слюны – птиалину – возможность запустить в теле процесс углеводного пищеварения. Регулируя собственное жеванье, он надеялся вести активную жизнь и сохранять рассудок, пока ему не исполнится хотя бы лет двести.
Его мертвая белая веганская кожа поблескивала, как старый горшок. Даже в самый разгар летнего солнца ознобу удавалось пробегать по всему его истощенному телу. Он проглотил еще виски. Если диета могла продлить ему жизнь, неудобства, которые она сообщала его повседневному существованью, не остались незамеченными; да и ирония. Он зависел от овощей примерно так же, как некоторые люди зависят от воздуха. Не потребляя зелень в больших количествах каждые два-три часа, он впадал в обморок, зеркально отражавший смерть. Пульс его падал до ниже минус шести, а крошечные глазки в костяном его черепе обретали тусклую безжизненность. Координация становилась блуждающей, а память сбегала почти полностью.
Губы Экера скривились. С этим можно было жить.
На самом деле после исчезновенья лорда Хоррора его диета стала заметно строже. Менг высказывался в том смысле, что он себя наказывает за неспособность отыскать лорда.
Два года минуло с тех пор, как лорд Хоррор ударился в бега. Годы трудные, но поучительные. Они с Менгом достигли такого уровня независимости, какого никогда не испытывали перед войной. По возвращении в Англию отбыли они по полгода тюремного заключенья в «Стрейнджуэйз». Менг оказался в своей тарелке. Из тюрьмы он устроил такой ад, о котором власти и мечтать не смели. Он вручную выеб полдюжины заключенных до безумья и насмерть задушил двух вертухаев, попросту запихнув кулак им в глотки.
Экер же в тюрьме взял на себя роль банального мученика для прессы. Он знал, что если не удовлетворит телевиденье и газеты, не явит раскаянье за их действия при Хорроре, их нездоровое прошлое оживет сызнова. Он размышлял, что когда это выгодно, лучше давать публике то, чего она, как ей кажется, желает.
После откидона их поместили под честное слово, британское гражданство им возобновили. Благодаря расположенности к лорду Хоррору начальника Мэнчестерской полиции им удалось даже заново открыть свои чайные на Динзгейте.
А политический климат в Англии сменился снова. Как водится, Экер не поспевал за текучестью нынешнего нравственного мненья, но, опять же, полагал он, поспевать за ним могли немногие, что в Англии, что за границей. Не так давно правительство объявило, что лорду Хоррору тоже восстановлено гражданство, хоть и в его отсутствие.
