Зажгли погребальный костер из одежды, и столб дыма подымался в ночь, рассеивая аромат печеной плоти и горящих волос. Он покачал головой. Всё в лагерях, казалось, – сплошь случайность, никакого провидения. Вскоре он уже оказался посреди пихающейся толпы, которая спешно тащила его мимо кавалькады аномалий.
Пьеро, Свами, Шама-Йоги и пятиногие коровы, безглавые женщины, реликвии Стиффки, женщина-Иисус, бегущие Будды, Квадратные Джеффери, Черт-в-Ступе Лауданум, мумии из гробницы Тутанхамона, машинки радости, люди-змеи с Амазонки, куклы вуду с Хаити и ходячие мертвецы из темнейшей Африки.
Под большим пологом Экер заметил китайцев – они торговали жилетками Мэй Уэст и Чем-Не Сэлли в сахарке, а Шейховы машины предсказывали грядущее на фоне Т. Э. Лоренса и священного Сфинкса.
В цыганском лагере напоказ выставляли внутренний мир органов.
У лица Экера изящно трепетал околоплодный пузырь.
Он взобрался по каменистому скату и побрел наобум через полуэтаж. Ноги выскользнули из-под него, и он врезался в Налетел-Раз-Джек-На-Энни-Залетела-От-Него. Зверь взвизгнул, хлестнув ему по груди хвостообразным своим придатком. Экера отнесло на дюжину ярдов, и он приземлился стоймя, переводя дух и опершись спиною о ветшающую стену.
Над головою Экера плыли безмятежные облака.
Цыгане из Жопляндии устроили громадную живую картину – некрологический талисман. Даже издали Экер без труда опознал Моби-Дика, белого кита. Медленно принялся он к нему продвигаться, и по костистым его чертам расплывалась жестокая ухмылка. Кит был целиком собран из человечьих глаз и зубов.
Из Экера издохнулся медоточивый звук.
Должно быть, на постройку этой копии пошли тысячи людей. Она стояла свидетельством цыганской изобретательности и прилежанья. Чавелы, должно быть, неделями шерстили камеры убийств, чтобы собрать себе столько строительного материала. Обычно власти расценивали такое мародерство как билет прямо на небеса для нарушителей. Существенные сущности ценились в Фатерлянде как самое крепкое капиталовложение. Но по такому случаю решено было, что разумно дать странникам хоть какую-то передышку, дабы ускорить их отбытие. Он вновь чуял в этом нечеловеческом фарсе руку лорда Хоррора.
Даже под мечтательным лунным светом Аушвица Моби-Дик смотрелся левиафаном эонов, плавающим по океанским глубинам. Тело кита из сверкающих коренных зубов, улавливая свет сучих ламп, блистало жуткою белизной, словно протяженная снежная тундра Белжеца. На спину его точечным пунктиром были нанесены бессчетные глаза, иглами доктора Менгеле выкрашенные в красный, – они пылали, как леса Хелмно.
На хвосте кита похотливо покачивалось чучело Хитлера из заплетенных в косы человечьих волос. Грудь ему туго стягивал камзол рыцаря-храмовника.
В десяти футах Экер встретился со знакомой фигурой.
– Вот же ленивый ты змей, – обреченно произнес он. Освещенный подожженными младенцами, брат его как бы между прочим валялся и поедал коренья кормовой свеклы, растянувшись на кургане из трупов британских военнопленных. Торс его была наг, и парочка висячих грудей, пронзенных жестяными кольцами и унизанными гениталиями, раскинулась по его круглому брюху. Он вытянул ногу в меховом сапоге и уронил ее на беззубую голову.
– Док мне велел взять выходной. – Менг закинул в рот гнилую картофелину. – Нимагу боффе уаботать.
В Аушвице каждую минуту расщелкивается по трупу.
– К тому же, – продолжал Менг, – когда эти милые ребятки в Arbeitslager Моновиц дали понять, что если я разгружу телегу, полную тем и сем, – рука его экспансивно обвела курган, – в лагере чавел, там под рукою окажется дохуя пизды и essen, вишь ли…
– Тут лишь одна пизда, и я на него сейчас смотрю, – устало парировал Экер. Заставлять Менга воспринимать реальность – все равно что вычерчивать квадратуру круга.
– Ох еще б, ты ж у нас, блядь, прям спец пизду нахнокивать. – Менг ткнул толстым пальцем в пустую глазницу. Там его что-то укусило.
– Вот это – единственная дырка, что сегодня тебе достанется, – ответил Экер. У него воображенье разыгралось, или от этих лагерей братнин словарный запас как-то испортился… (ему и до того не грозило продвинуться дальше первой страницы хрестоматии «Дженет и Джон»)… а мизогиния увеличилась?
Менг вытянул палец и осмотрел его в моргающей тьме; из него шла кровь.
– Лимон с ромом, – произнес он.
Расколовши череп, он проглотил что-то извивавшееся.
– Хуеврей!
Окрест прокатился далекий крик – и взорвался над близнецами лязгающим перезвоном.
По земле к ним на коленках шустрила Тошнотина Ля-Тумба, Царица Блевунов, Мефистофля Черножопых, Анальная Карлица Нижнего Биркенау, и в ее плетеной корзинке елозила дюжина ормов. Транзистор верещал «Пьем винишко, спо-ди-о-ди».
– Златоприиск-Крысоеб, – хихикнула она.
Изо рта ее бежала струйка горячей желчи.
Тошнотина взобралась и уселась на скальном карнизе, глядевшем на Менга и Экера, болтая ногами, толстые чулки ее провисали на лодыжках, а луна пожинала черные ее локоны. Глотку ее накачали четыре собачьи галеты.
Она попыталась макнуться им в мысли. У Экера было пусто, непостижимо. У Менга стоял скрэмблер. Она уловила слова «Моновиц», «Менгеле», «Дельта Миссиссиппи» и «Мэнчестер».
При рождении выбраковки lebensborn в «день поименованья» Химмлер перерезал ей глотку, обернув ей тело под нацистским флагом. Средь сотни еврейских младенцев Schutzstaffel смыл ее в канализацию.
Должно быть, в тот день Химмлер был зол. Вспорол он ее не очень глубоко, и она выжила. На горле остался шрам – лягушка в прыжке. Казалось, что б она ни ела, стигмат вытягивается. В последнее время желудок ее вырабатывал собственное содержимое, исторгая его из нее с нерегулярными промежутками времени.
Виня в собственном состоянии всех евреев, она предпочла жить в Биркенау. Редки были те дни, когда не упражняла она свою убийственную руку. Кроме того, у лагеря было то теплое преимущество, что его регулярно посещал Химмлер, и тогда она приятно влажнела.
Краем глаза Экер увидел, как Ля-Тумба встала на скале прямо и дугою выплеснула изо рта зловещее кошачье сало. Кислая вишня и куски проволоки исходили паром на земле.
– Сюда, девочка, – простер руку Экер и воззвал к ней. – Иди познакомься с моим братцем. У вас, очевидно, много общего.
– Твово ково! – вскричал Менг. Он обернулся и посмотрел снизу вверх на черную карлицу. В лагерях он видал ее и раньше – время от времени она третировала какого-нибудь еврея, рыгала в какой-нибудь колодец или котел с пищей, или же блевала желтым пухом на умирающего пшека. В лунном свете выглядела она не так уж и скверно.
Ля-Тумба неуклюже сползла наземь, корзинка с ормами закинута за спину. Нескладною походкой карлицы подтащила свои кроссовки «Рибок» на дистанцию в несколько шагов от близнецов.
