– Все, наверно, бывает впервые. – Экер с сомненьем разглядывал братца. Подбородок у него по-прежнему отдыхал. – Ладно, дату и время отмечу у себя в дневнике.
– А сарки мы трогать не станем. Слушай… – Менг переместился к холодильнику. Распахнул дверцу. – Я сберег кое-какие самые полезные детали Судьи Ужасса при наших встречах, и где-то тут… – Верхняя его половина скрылась внутри. – У меня… есть… его… жопка, замаринованная… в… сепарированной воде… – Говоря, он рылся в холодильнике. Вот нашел искомое и извлек свой торс изнутри. – А, вот где эта фиговина!
– Он с торжеством выпрямился, держа на весу крупную зеленую банку. В мутных водах внутри плавало что-то карандашно-тонкое и темное. – Ну и кто теперь скажет, что это не Брюсино колечко?
– Наш малютка!.. – Экер внезапно просиял. – Не с финтом небось подал…
– И петь она умеет! – Менг подчеркнул сказанное, встряхнув банку. В комнату провибрировал приглушенный звук, глубокий и мелодичный. – Когда она думает, что ее никто не слышит, – добавил он, – она поет «Сбрасывай поклажу, тут в законе я», я случайно услыхал… и совсем, блядь, недурно. – Он был крайне собой доволен.
– Ну да, – сказал Экер, – пошли в танцзал, устроим ей прослушиванье. Сможет убедить, что она жопа Брюса Спрингстина, – мы не в накладе!
– Судья Ужасс и Брюс Спрингстин! Меня от этого рвет на родину. Даже не знаю, до чего уже докатился этот ебаный мир.
– Менг обреченно вздохнул. – Два эти ебучки – такая тоска, что стервятники на сральне дохнут…
Получеловек уже тянулся к своему гардеробу.
– Пёзды бесполезные.
Эту часть дня он любил больше всего – одеваться и выходить к публике. Для начала он разделся. Бойкие груди его с нарумяненными ореолами шевелились, как тяжелая вода. Их он содержал в розовом бюстгальтере. Затем он натянул старые штанишки Лайзы Минелли, которые та ему подарила год назад на благотворительном концерте Фредди Ртути против СПИДа.
– «Судорги» и «Танкистка» – вот это настоящее. Зачем сосать кошачьи консервы, когда предлагают дорожку кокса – всякий раз, блядь, не понимаю. Чему ж тут удивляться, что рок-музыки не осталось.
Его длинные рыже-черные телесные волосы прилизались от пота. Он провел по ним руками, выдавливая как можно больше влаги. Блузку натягивать – слишком жарко, поэтому он надел асимметричный жакет от «Москино» с ножами и вилками и клетчатое платьице, сшитое Ямамото. Ноги сунул в пару «Ойлилли». Эту туфли ему нравились, потому что в них он выглядел девачково, и они подчеркивали грубо балетную мускулатуру его икр. На голову он нацепил австралийскую шляпу-акубра. На самом деле, она была из невыделанной шкурки кролика, ибо те в Австралии считались вредителями, поэтому Экер объявил сей головной убор идеологически непротиворечивым.
Одевшись таким вот манером и вдосталь находившись перед зеркалом, Менг уселся за туалетный столик и принялся краситься. Еще он оснастил себя своею ювелиркою.
Лишь несколько темных часов спустя близнецы вышли из гостиницы «Чопитулас».
– На тебя в этом прикиде натурально равняйсь-смирно, – галантно заметил Экер; его солнечные очки обрамляла прилизанная светлая челка. – До полной пиццы двух оливок не хватает.
Менг его не услышал. В носу у него шкворчали сопли. Ему было трудно удерживать в равновесии стеклянную банку с жопой Судьи Ужасса. Она шатко колебалась на макушке его шляпы, но несколько секунд погодя ему все ж удалось вернуть ей спокойствие и прямизну положенья. Медленно направились они сокурсно лошадям с повозками по городу полумесяца, кишащего ночною жизнью.
Вскоре близнецы уже миновали деревянные дома Vieux Carre с их элегантными балконами. У входа в «Cafe du Marche» челюсть Менга обильно заслюноотделяла, и Экер подтолкнул его на путь истинный быстрым пинком в томатную тартинку.
Они радостно проскакали обок толп, заполнявших Конго-сквер (ныне переименованную в Парк Луи «Сачмо» Армстронга) и сели на экскурсионный поезд «Дымная Мэри» до курортного городка Милнбёрга выше озера Поншартрен.
Городок, весь посвященный доброму досугу, игральным притонам, наркоманским шалманам, хазам с блядьми и танцзалам, – Милнбёрг раскинулся по крокодильим болотам меж Елисейскими Полями и Мелколесьем. К вящей досаде жителей Нью-Орлинза, пропорции Милнбёрга с годами постепенно сместились и канули в грезящие земли Das Mittelmacht, этой книжной подпорки возможностей: территории, мостом связующей измеренья, через которую Феям возможно было проникать в человечьи царства.
Экер помнил, что уже видел такой девиантный курорт – тот заново воссоздавал себя под Бухенвальдом, и убогие обиталища его погребали собою тенистый уголок и обширное захоронение немецких евреев.
Перейдя улицу асфальтовой серятины, что вся горбилась, будто носорожья шкура, близнецы остановились перед мрачным зданием.
Менг поставил стеклянную банку наземь.
Над ними высилась вывеска полированного золота – «Великий Дуэйн». За пурпурными шторами тускло светился сучий огонек. Отшвырнув шляпу в сторону, Менг подступил к двери и нажал жужжалку.
Вздутое от крови нарумяненное лицо получеловека прижалось к окну с обындевевшим стеклом. Он различал, как внутри движутся нечеткие силуэты: все было зеленым. Капитан Полночь пред за́мком водяного. Он ухмыльнулся. В правой руке, аккуратно подоткнутой за спину, он держал мясницкий свой нож, уже готовый узурпировать части тел.
– Рабочие бляди какие-нибудь дома?
Голос его прозвучал халатно громко, и он отступил на пару шагов. Выше первого этажа весь танцевальный зал лежал во тьме.
– Ваш дядя пришел, – позвал он. Его платье с тугим корсетом обнимало кожу и липло к фигуре. Он исполнил обдирочный джайв. – Пришел настроить цестус на вашу Марселеву волну… – тут Менг заскрежетал зубами, – …и рот на ваш раструб. – Тафта и рюши на груди его колыхались.
– Даже, блядь, не говори!
К его толстым губам прилипла резиновая «Желл-О».
– Ебаные дрочеры.
В темной нью-орлинзовой ночи изможденную фигурку Экера как бы можно было согнуть, кости и мышцы его были текучи, как у автоматонов. На лоб ему свисал пук светлых волос – словно усеченная волна. Свободной рукою он издал мелкий жест. Дуга его описывала затерянные миры дерринджеров и дирижаблей, динозавров и дангери. За плечо был небрежно закинут слезоточивый газомет. В редкий миг нежности подумал он, что братнино лицо, красное, как клубникоотсос под стеклянным колпаком для ягод, выглядит небесно, как у Благословенной Марии.
Менг теребил свою прическу, покуда не взгромоздилась она до высоты двери. Где-то по пути, знал он, жемчужину Хоррора ему вручат. Дыханье его поступало рывками.
– ХЕНДО ХАСИНА!.. Охотимся на пиздолягушку двенадцати вольт под белой луной… Ебаный туз… Ни капли не просочится… Люди с морга… Культяпки в горелке… ОГНЕСРАНЬ.
– Иисусе, – безропотно произнес Экер. – Помню как сейчас. – Сквозь рассудок его плыл Аушвиц, весь в дымке и мелодичный. Он поднес «Марлбро» к своему тонкому рту. Сложив ладони чашкой, поджег и глубоко вдохнул.
