– Менг и Экер? Имена как у еврейских закройщиков, – с сомненьем высказался Херби.
– Раскроят они разве что глотку кому-нибудь, – сухо отвечал Элвис. – Они очень хорошо Умеют Вести Дела – я б их даже привлек к мемфисской мафии.
– Мы рождены, чтоб умереть, – смиренно произнес Херби.
– Это разве не блюзовый припев? – пробурчал Элвис.
– Именно, – согласился Херби. Все выглядело так, что путь ему держать в Аушвиц. – Менг и Экер, говорите? – «Фольксваген» переполняла решимость оправдать доверие, оказанное ему Фюрером, – и сдержать слово, которое он дал себе, съезжая с конвейера: сколько препятствий ни стояло б у него на пути, он впитает все, что мир ему сможет предложить, поселится в Болтливых Лесах, покуда не постигнет всех таинств жизни, и проследует по тропе, коею ходили Хегель, Кьеркегор (и т. д.), пока заклепки его не полопаются от густого интеллектуального семени жизни.
– Близнецы-мутанты, – размышлял Элвис. – Да, они определенно тебя научат этноцентризму Энгельса и Мейхью; да еще и с горкою навалят!
– Вот где мне хочется жить! – искренне сказал Херби.
– Ну и дурак, – передернуло Элвиса.
Это не я дурак, подумал Херби. Интересно, задавался ли когда-либо Ифрит вопросом, почему, если он не близнец, Дахау – единственный лагерь, где нет этого аномального тали смана.
С дахаускими тучами прикатил гром.
– Я ничего не боюсь ни в этом мире, ни в следующем, – добавил Ифрит, – разве что Мелкого Ричарда да еще Пи-Джея Проуби.
Глава 9
Эй, свинка
Да не скроет земля крови, на тебя пролившейся
Херби Шопенхауэр вылетел из единогласной ночи. Его оккамьево-златые крылья трепетали, когда он оставлял позади несокрушимую, неизмеримую, ясную и неизбывно безупречную пустоту.
Konzentrationslagers не только наделили его даром речи, но за последнее время деталям его дарована была способность левитировать. Поистине сами по себе чужие страданья окупаются.
– Буп-буп диддам даддум ваддум чу, – громко распевал маленький «фольксваген». – Буп-буп диттем доттем чоттем чу! Плывите, рыбки, плывите, ежели вам не лень, – и рыбки переплывали плотину весь божий день.
– Ебаные срановятники! – Менг перегнулся с пассажирского места и яростно загрохотал в дверцу Херби. – А ну прекращай этот гам, говенная жестянка! – Настроенье у него было не из лучших. Кошачий концерт Херби разбудил его, а ему как раз снилось, что он хлещет и ебет пятижопого четверонога. – Comprendo, пизда?
– Праздиди, бозз, – пискнул Херби. – Проздо ж дагое облегченье – выежжадь из бесконечной пустоты.
– Я тебя от рычага передач, блядь, облегчу, если варежку себе не заткнешь. – Получеловека стиснуло своею хваткой Бенгальское Пузо. Из его штанишек доносилось тихое рычанье.
– Разум есть узор, воспринимаемый разумом, – произнес Экер; лицо его за рулем летающего автомобиля было не лик, а кремень.
Вот что слышать Херби нравилось. Ученый Наставник делится своим знаньем. Как это эллиптично, как эпиграмматично, как энигматично! Радостно иметь у себя на руле такие знающие руки. Он довольно замычал про себя, медленно огибая стаю пролетающих лебедей. Вот он влетел в розовое облако и спланировал ниже. В раннем свете утра вся местность вокруг Аушвица была до жестокости прекрасна.
Липы, прозрачные, как телешишки на Марсе, усеивали редкие поля. К востоку метели вспахивали снежные вершины Канченджунги. Под ним своры песьеликих Херманов на бегу неслись по сточным канавам и бороздам, густым от тягучести, бурлящих вод и жидкой грязи полям под паром вдалеке.
Херби мчался невысоко от земли, отыскивая удобную дорогу, по которой можно поехать. Близнецы нацелились на пикник. Всю эфиристую ночь Менг набивал себе утробу пирогами с угрем, абрикосовыми булочками, ленточками животного сала, винными кексами, набитыми засахаренными говяжьими пальчиками и запивал все это пинтами ньюкаслского бурого и шнапсом. Отчего и возникло нынешнее его настроенье.
С восходящим солнцем перед Херби распахивалась вся округа, и вот на горизонте возникла тягучая струйка коричневого дыма – то был сигнал приближенья знакомой машины.
По вьющимся рельсам подскакивал Царь Курц, ужасный паровозик из Треблинки. Следом за ним катили ряды подвижного состава, под обрез набитые вигвамами мертвых евреев. Большое румянощекое лицо на переде паровозика дикарски ухмылялось маленькой машинке, выставляя напоказ линейки «Пеппердайново»-белых зубов.
Зияя ртом, он посмотрел на Херби и произнес:
– Big ans Ende der Welt.
Ходу при этом он так и не сбавил.
Его рожа Жирика Арбакла захрустела.
Его гигантский флаг со свастикой спиралил на ветру.
Его колеса лязгали «Не-Слух-Мяч-Ик».
Две могучие жучиные ноги, торчавшие по обе стороны его барвинково-синего двигателя, мололи воздух. В топке его жило некое жуткое метаморфическое существо, подогревавшееся солями.
– Я везу бейгловых дыроделов из Аушвица в Большой Шум из Уиннетки, – гордо крикнул Херби паровозик, пыхтя человечьим творожком из своей беловерхой трубы.
– Ни на секунду в вас не сомневаюсь, – дипломатично отвечал автомобильчик.
– И никакие рыданья Покахонтас меня не остановят… ТуТу… прямиком в Котельную. – Жучиные лапки принялись одновременно охорашивать и натирать тело паровозика, а тот мчался себе дальше; они же взбегали по бокам его трубы, вяло полировали ее замшевыми брусками. Вскоре паровозик уже сиял, как с иголочки. – И… БУМ… в бесконечность соль летит.
– Ха, да, Теория Повторно Используемого Астронавта, з эттим я снакком. – За последнее время смертоносный автомобильчик кое-чему научился у своих новых хозяев. – Только мне самому законами производства не дозволено сознательно отнимать ничью жизнь. Несчастные случаи со смертельным исходом – чисто вопросы случайности. И если мне случается миновать такой несчастный случай, – (что, признался он себе, нынче превратилось в печальную норму), – я же просто что – я беру себе под капот и говорю: «Ваше горе – мое горе; мы едины в различающей пустоте…»
– А теперь пшел нахуй! – перебил его Царь Курц. – Всем отлично известно, что в твоем присутствии смерть себя рекламирует.
– Ни о чем таком понятия не имею, месье, могу вас заверить. – Херби блюл свою честь. – Кое-кто в смерти обвинял бы и самого Святого Христа, дай им хоть полвозможности.
– А ты тут не изображай мне инженера по прекращенью, – проворчал паровозик, скрежеща тормозами и вписываясь на двух колесах в особо злобный поворот. Его долгие жучиные лапки поспешно высунулись из провала в его металлическом брюхе и прижались к стенкам скального утеса, дабы уравновесить проезд. А когда поезд выехал на прямую, паровозик осведомился у летящей машинки: – А ты, блядь, вообще откуда тут взялся?
