– Из пустоты, – лукаво отвечал Херби, разбрасывая семена возможной философской дискуссии.
– Это еще что за херня?
В яблочко! Вот к этому «фольксваген» аккуратно и подводил – вот она, возможность прочесть лекцию и наставить машинного собрата на истинный путь. Как сладка жизнь. Херби на лету собрал воедино все свои мыслительные способности и красноречие. С чего ж начать? Он откашлялся, изготовившись к выступлению.
– Пустота… – Фары его затрепетали. Сноп солнечного света омыл его теплым своим сияньем. – …есть то, что стоит между «этим» и «тем». Пустота всеобъемлюща, у нее нет противоположности – не существует ничего такого, что исключает она или чему противостоит. Пустота – живая, ибо из нее являются все формы, и кто б ни осознал пустоту, он полон жизни и силы, а также любови ко всему…
– В чем разница между евреем и пиццей? – перебил его Курц, многозначительно подмигнув на свой несомый груз.
– Пардон, месье? – в растерянности переспросил Херби.
– Пицца, – пробибикал паровозик, – не орет, когда суешь ее в печь. – Свисток его дунул матросскою волынкой.
– Tapette. – Машиною он был скромных нужд и тонких желаний – и лишь недавно покинул утробу архаичной ночи; то яркое лоно, из коего проистекает все грядущее.
– Что за солнечный денек! – продолжал паровозик. – Ты знаешь, я становлюсь собою, лишь когда смотрю «Toter überführ zwei Kinder». – Меж губ его скользнул язычок из бронзового гибкого кабеля и размазал тавот по его двойному подбородку. – Подчиняюсь тебе, D’ou vient le darkie?
– Тшшш, бога ради, чтоб только Менг не услыхал, что вы так говорите. – Херби встревоженно приподнял зеркальце заднего вида, тщась разглядеть, по-прежнему ль спит получеловек. Тот спал.
Утопающее белое дитя – хрупкая Персефона в кишках Преисподней.
Благодаря тому, что он был с Менгом и Экером, Херби теперь начал подозревать, что всё не так, как оно должно быть.
Дабы поставить положение в перспективу, Херби читал «Человек ли это?» Примо Леви и «Брекинриджа Элкинза» Роберта Э. Хауарда, проворно проглядывая перемежающиеся страницы книг в попытке лучше понять ту землю, что ныне медленно ему открывалась.
– Да ладно, чего же ты хочешь? Не могу я весь день с тобой тут пыхтеть. – Изнутри разгонявшегося паровозика донесся шутливый толчок. Херби ощутил движенье в том его нутре, где шевелилось злонамеренное насекоморфное существо. На себе он почуял взгляд холодных глаз. Щелкающие ноги паровозика задрожали. Сквозь отдушины на подножках выдавились крохотные рудиментарные вымена. Из топливной трубы локомотива выстрелило голым евреем, тот взлетел на двадцать футов в небеса, после чего врезался в ствол липы.
Выхлоп Херби сочувственно щелкнул.
С востока налетел кольцехвостый циклон, взметнув змеиный аркан евреев меж землей и тучей, – он направлялся к участку храненья в Собиборе.
– Вам известно тут хорошее местечко для пикника? – привлекательно осведомился Херби.
– А чего ж сразу, как есть, не спросил? С каждой секундою мы все дальше отъезжаем от места околдовывающей красы. – Из Царя Курца метнулся удовлетворительный гудок зеленого дыма. – Каждый день мой кузен Рафаэль, итальянский буксир, подведомственный Бенито Муссолини, возит счастливых отдыхающих гуляк по великолепной гавани Бельзена-Бергена. Море там – вороненой синевы, как горящий уголь, пляж песчано-бел, что тебе изысканнейший труп, а галька чище обглоданной кости. Ловишь картинку? О да, Рафаэля поистине осенило балдахином медленного времени. – Паровозик говорил доверительно, а затем прибавил: – Как хотел бы я выйти на пенсию со службы у der Grovaz, чтоб оказаться в таком месте, какое населяет он. Мне это нужно для восстановленья Entwürdigung.
– Благодарю вас за совет, – официально заявил Херби, уже удостоверившись, в какой стороне залегает Бельзенская гавань, – bon soir.
– Не стоит благодарности, жопа с дыркой. – Едва ли глянув на машинку, Царь Курц погнал себе дальше. Несколько мгновений Херби висел над пролетавшими под ним открытыми платформами евреев.
Ближе к концу состава мчались запечатанные товарные вагоны, превращенные в амбулаторные тюрьмы: в них содержались прессованные евреи из Салоник. Затем – опять открытые вагоны для сыпучих грузов, по большей части – плотно упакованные толпами живых евреев. Группами пели они на идише. Завидя Херби, они грянули веселый напев:
– Мы девочки и мальчики
Для смеха беспечального,
На радость всем начальникам —
Вперед, Старые Нарковяне!
Последний вагон без крыши занимала крокодилова линейка изголодавшихся евреев – они трусили оквадраченными кружка́ми. Вниманье Херби тут же захватила самая сказочная на вид еврейская принцесса, что он в жизни своей видел. В ней наблюдалось изобилье костей – будущая мать Страйсэнд. У нее были такие огромные, сияющие, сластолюбивые глаза, от каких у него всегда начинало сильнее биться сердце.
– Месье и медамы. – Он снизился до уровня крыши, дабы обратиться к этой бесцельно бредущей череде. – Если вы мне простите это непрошенное вторженье… – Он надеялся, что соблюл все формальности. Но в подобных обстоятельствах время было существенно. Он подлетел на несколько футов к предмету его воздыханий и дерзко провозгласил: – Принцесса, я люблю вас с тою страстью, что портит мои футбольные купоны.
Женщина рухнула на колени. Как будто секундная стрелка на часах, кровь от нее отхлынула.
– Изыди, проклятая машина, – крикнул ему еврей. – Неужто мы и без того страдаем недостаточно?
– Как пожелаете, – в негодовании ответствовал Херби. – Я никогда доселе не злоупотреблял ничьим гостеприимством. Ухаживанья свои я отзываю.
– В Тиши Ночной… – понесся из вагона напряженный вой ду-уопа.
– Эй, Свинка! – Косматая спина Менга нависла над дверцею Херби, словно ощерившаяся луна. – Я ж тебе уже раз сказал. – Получеловек взялся миктурировать. – Кто-нибудь прекратите уже страданья этой ебаной машинке.
Херби быстро взмыл в воздух, дабы золотой ливень безвредно каскадировал на пустые рельсы.
– Згоро приеттем, Хызяин. – Херби торопливо наддал. Земля под ним смазалась.
Менг рухнул обратно на свое сиденье и запел буйный припев «Амбара бедного засранца» – все во славу коровьих лепешек и триумфов любви. Песня, подумал Херби, не без своего вульгарного шарма. Немного погодя Менг опять уснул сном упившегося.
Маленький «фольксваген» тоже чувствовал себя отчетливо усталым. Напряжение ночного полета начинало сказываться на деталях его корпуса. Крылья его ныли, аккумуляторы текли от внутренней опустошенности, а из перегретого двигателя непрерывно било кольцами пара. Вскоре придется ему упереться колесами в прочную почву – либо рискнуть и сломаться совсем.
Заметив внизу дорогу, ведущую к редколесью, он медленно стал к ней падать. Должно быть, от моря они недалеко. Носом он ощущал его пикантное присутствие. Решившись рискнуть преждевременною посадкой, он выпустил все свои четыре колеса. С мягким толчком и подскоком приземлился засим и поехал уже по гудронированному шоссе.
