Мимо на задних лапах прошел Шняжка, Забывчивый Слон. Вокруг его размашистого хобота роились волшебные бесенята. Волшебной палочкой своею он постукал по падшему трупу, который немедленно заерзал прочь и сам зарылся в землю, будто громадная белая многоножка. За Шняжкой в отдалении следовали члены «Уилфридианской Лиги Гагнанков», скромно теоретизируя.
– К счастью для ближайшего будущего, поставки у нас не отстают от спроса, – продолжал Жаб, провожая взглядом исчезавшего вдали слона. – У дока весь палисад органами забит, маринованные в уксусе, поэтому не протухнут… сам понимаешь… нюх, нюх. – Открытая физиономия Жаба невыразительно воззрилась на Херби.
– О, разумеется, мудрая предосторожность. – Автомобильчик решил, что прежний Жаб ему определенно нравился больше. А эта новая модель – дегенерат какой-то. Пора, решил он, вежливо откланяться. – Что ж, было очень приятно вновь с вами повидаться. Вскорости нужно будет с вами кофию испить.
– Когда угодно, – незаинтересованно отвечал Жаб, снова усаживаясь за баранку «мерседеса». Вокруг плескались банки. Повсюду от внезапных притоков крови дергались ганглии вен. – А теперь сдвинься-ка обок дороги, Сынок Джим. Пускай пес увидит кролика, как сказал бы Крот.
– Пес? Какой еще, блядь, пес? Где? – Из спящей фигуры Менга раздался либидинозный его голос.
Все небо было исполосовано провалившимися тучами.
– Стало быть, желаю вам доброго дня и приятного путешествования, – произнес Херби, съезжая задним ходом с дороги в песок. Капот свой он направил на гряду песчаных дюн и медленно отъехал.
Жаб тоже тронулся, и фигуру его оплетали ползучие трупно-синие трубки. К маленькому красному «фольксвагену» он обратился через плечо:
– В общем. Уебывай! Ты настоящий Иона. Вокруг тебя люди, как мухи, мрут. Я ни о чем не жалею; этим ты и знаменит. По следам твоих шин идут крысы, чтоб кормиться твоими объедками… – Голос его раздробился и убыл до полного ничто.
Ясно, что мистер Жаб болеет. Прежняя спесь его хотя бы притягивала очарованьем глупости. Колеса Херби карабкались по скопившимся здесь крутобоким дюнам. Никакая деятельность ума никогда не бывает сознательна, как записывал психолог Карл Лэшли. Херби ощутил, как кузов его освежает прохладный морской бриз, сдувает с него все инфицированное присутствие его бывшего друга.
Херби резко остановился. Он выкатился на высокий плоский полуостров. Отсюда вид на зловещую крючковатую гавань Бергена-Бельзена ошеломлял. Красное полуденное солнце посверкивало на море цвета вара, кое, будь у него ложка, он бы черпал и черпал, словно черничное пюре в сиропе.
В правом углу гавани, в вышине на скалистом утесе гнездился обширный и таинственный, эмпирейский и уединенный Концентрационный Лагерь Бельзен.
Слева от Херби по склону слоями спускалась расползающаяся промышленная конурбация, из которой выходила длинная труба. Из зева ее, нависавшего над морем, исторгался непрерывный поток тел. Мелких, крупных, старых и молодых, сплошь изнуренная плоть и хрупкая кость – все они наслаждались мигом свободы, а затем их всасывала под себя schwarz мерзость вод.
Херби глазел на плывущие цепи трупов, склеенные вместе в смерти, они пульсировали, как варикозные вены гангренозной и усохшей ноги, распределяясь по всей гавани и рептилируя к океану пошире – Священному Стиксу.
– Уииихиии, малыша, Валяй Джека, Щелкай-По-Щелкам, Валяй Джека.
При зове экстатического этого гласа Херби развернулся на месте. Он никого не видел. Рокот в одной из труб, что повсеместно торчали тут из песка, его насторожил. Обычно трубы изрыгали из своих подземных печей пламенный дым. Он обращал на них какое-то вниманье, только если ездил ночью. Множество перспективных автомобилей впарывалось в их навязчиво выступавшее присутствие.
– Давай, кошак, дуй. Валяй стену! – От верхушки одной трубы, тлея, поднялась черная глобула продуктов разложения и поплыла к нему. Он рассмотрел, что из глубин теплящейся черноты на него глядят самые испуганные глаза на белом свете. Он проводил глобулу взглядом – та ныряла и покачивалась над гаванью, покуда тоже не скрылась под всеобъемлющими водами Бельзена.
– Слишком качко внизу! – прокричал голос из трубы. – О боженька, я в Качко-Билльных Небесах. Гори, детка, пылай – ууууй, йип-йип-йип-йип. Черт бы драл, такой отпад… – Засим последовало долгое молчанье, после чего оттуда дунуло еврейской пудрою, что белей гуферной пыли.
Херби содрогнулся.
Земля под низом, подумал он, вероятно, обескураживает своею бесчеловечностью сильней, чем та, что наверху.
Он переключился на первую передачу и принялся медленно спускаться к пляжу, огибая высокие пальмы и с трудом перебираясь через кочки конского волоса. В мелкой лужице воды чуть не заглох, до того густо засосала она ему протекторы. Фар он не спускал с приближавшегося неземного великолепья гавани.
Херби полагал, что смотрит на колыбель Райского Сада.
Если Рай представлял собою совершенное равновесие Чело века и Природы, почему ж он располагался в начале человечьей истории, а не в ее конце?
Если Бог желал, чтоб мы оставались мартышками, почему Он в тот миг не прекратил эволюцию?
Очевидным ответом здесь было то, что Господь так и не выгнал Человека из Сада. Он этот Сад просто спрятал.
Человеку требовалось доказать, что он достоин, – и лишь после этого Бог явит ему присутствие Сада, позволив Человеку его открыть для себя заново. Здесь, под сенью Бельзена его красота и безумие вновь явились к новой жизни.
Автомобильчик била дрожь.
Отыскал ли он рассадник человечьей жизни, исток всего знанья?
Ну не так же скоро. Он рассчитывал на многолетье изматывающей учебы и приложения усилий. Или такова особая магия Менга и Экера?
В физике Галилея и Ньютона как пространство, так и время «десакрализованы» – ни одно место или период не значительнее любых других.
В пощелкиванье Разума мы прибываем к «банальности всех начал».
Херби обогнул полупогруженную печь, ржавую и засыпанную песком. Из-за угла печи возникло низкое пловучее облачко – не более двадцати футов от земли. Книзу его прижимала сотня черных ворон, угнездившихся на карнизах его пуховых подушек.
На две свои ноги воздвиглась просоленная птица.
– Если я тебе так люба, – спела она автомобильчику с тучки, – где твое кольцо, голуба?
– Мадам, – посмотрел на ворону Херби. – Вас ввели в заблужденье. Боюсь, вас обманул самозванец. Мы друг другу не представлены.
– Все так говорят, – произнесла дородногрудая птица. Ворона метнула в Херби взгляд до того злобный, что кровь бы хлынула даже у трупа.
(Я это уже слышал, подумал Херби.)
– После того, разумеется, – продолжала вторая ворона, – как они тобою коварно воспользуются. Моя сестра Бьюлаляндия никогда не врет. Матримония тотчас – либо навсегда живи во грехе.
