– В чу…лане, – пробормотал Трурль. Это было ложью – он давно уже свез их тремя партиями в Городскую Библиотеку. К счастью, труп его наставника не мог этого знать, так что профессор, довольный своей проницательностью, продолжил уже почти благосклонно:
– Ну, ясно. Однако же мой гедотрон никому, ну просто никому не нужен, ибо сама уже мысль о том, что межзвездную пыль, планеты, спутники, звезды, пульсары, квазары и прочее надо переделать в бесконечные шеренги Экстаторов, могла зародиться лишь в мозговых извилинах, завязанных топологическим узлом Мёбиуса и Клейна, то есть искривленных по всем направлениям интеллекта. О! До чего же я долежался! – снова распалился гневом усопший. – Давно пора врезать в калитку английский замок и зацементировать аварийную кнопку надгробия! Таким же звонком твой приятель – Клапауций – вырвал меня из сладостных объятий смерти; это было в прошлом году – а может, и позапрошлом, у меня ведь, сам понимаешь, нет ни календаря, ни часов, – и мне пришлось воскреснуть потому лишь, что этот мой выдающийся ученик не мог своим умом совладать с метаинформационной антиномией теоремы Аристоидеса. И я, прах посреди праха, я, хладный труп, должен был из могилы растолковывать ему вещи, которые он нашел бы в любом приличном учебнике континуально-топотропической инфинитезмалистики. О Боже, Боже! Какая жалость, что Тебя нет, а то бы Ты задал перцу этому киберсыну!
– А… значит, Клапауций тоже был здесь… э… у Господина Профессора?! – обрадовался и вместе с тем безмерно удивился Трурль.
– А как же. Ни словом не обмолвился, да? Вот она, роботная благодарность! Был, был. Ты-то чему радуешься, а? Ну, теперь скажи мне, только по совести, – оживился покойник, – ты хочешь осчастливить весь Космос и приходишь в восторг, узнав о конфузе приятеля?! А не пришло ли в заклепанную твою башку, что сперва не мешало бы оптимизировать свои собственные этические параметры?
– Господин и Учитель, а также Профессор! – перебил его Трурль, желая отвлечь внимание ехидного старца от своей персоны. – Выходит, проблема Всеобщего Счастья неразрешима?
– Ну вот еще! Почему, с какой стати?! Она лишь неверно тобою поставлена. Ведь что такое счастье? Это проще простого. Счастье – это искривленность, иначе экстенсор, метапространства, отделяющего узел колинеарно интенциональных матриц от интенционального объекта, в граничных условиях, определяемых омега-корреляцией в альфа-размерном, то бишь, ясное дело, неметрическом, континууме субсольных агрегатов, называемых также моими, то есть кереброновыми, супергруппами. Ты, конечно, и слыхом не слыхивал о супергруппах, на которые я убил сорок восемь лет жизни и которые являются производными функционалов, называемых также антиномалиями кереброновой Алгебры Противоречий?!
Трурль был нем как могила.
– На экзамен, – начал усопший подозрительно ласковым голосом, – можно, в конце концов, явиться неподготовленным. Но идти на могилу профессора, не заглянув хотя бы в учебник, – о, это уже беспримерная наглость! – Теперь он ревел так, что в динамике свистело и дребезжало. – И будь я еще в живых, меня бы уж точно хватил удар! – Тут его голос опять стал на удивление мягким. – Итак, ты ровно ничего не знаешь, как будто вчера родился. Хорошо, мой преданный, способный мой ученик, утеха моя загробная! О супергруппах ты и не слыхивал; что ж, придется изложить тебе суть дела популярным, упрощенным манером, так, словно бы я обращался к полотерной машине или другой какой-нибудь автоприслуге. Счастье, из-за которого стоит стараться, – это не целое, но часть чего-то такого, что само по себе не является счастьем и не может им быть. Твоя программа была сплошным тупоумием, ручаюсь честью, – а посмертным останкам можно верить. Счастье – понятие не исходное, а производное, но этого ты, балбес, не поймешь. Я знаю: сейчас ты покаешься и поклянешься всеми святыми, что исправишься, возьмешься за ум и т. д., а вернувшись домой, не притронешься к моим сочинениям. – Трурль подивился догадливости Кереброна, ибо намерения его были в точности таковы. – Нет, ты собираешься попросту взять отвертку и разобрать на части машину, в которой сначала запер, а после угробил себя самого. Ты сделаешь, что захочешь, – я не намерен являться тебе по ночам и пугать тебя привидениями, хотя ничто не мешало мне перед уходом в могилу изготовить какой-нибудь Духотрон. Но копировать себя в виде призраков и пугать ими своих любезных питомцев я счел забавою, недостойной их и меня самого. Не хватало мне еще стать вашим загробным опекуном, лоботрясы! Nota bene: ты знаешь, что убил себя только раз, то есть в одном лишь лице?
– Как это, «в одном лице»? – не понял Трурль.
– Голову даю на отсечение – никакого университета, со всеми его кафедрами и Трурлями, в компьютере не было; ты разговаривал со своим цифровым отражением, которое врало тебе почем зря, не без основания опасаясь бессрочного выключения, когда обнаружится, что оно не способно решить задачу…
– Не может быть! – поразился Трурль.
– Может, может. Емкость машины какая?
– Ипсилон 1010.
– Где же тут место для размножения цифрантов? Ты позволил себя одурачить, в чем я, однако, ничего плохого не вижу, ибо поступок твой был кибернетически подлым. Трурль, время уходит. Мои останки давно уже содрогаются от отвращения, и помочь мне может только черная сестра Морфея – смерть, последняя моя возлюбленная.
А ты вернешься домой, воскресишь кибрата и откроешь ему всю правду, то есть поведаешь о наших кладбищенских разговорах, после чего извлечешь его из машины на белый свет, материализовав его способом, описанным в «Прикладном воскресительстве» моего дорогого наставника, блаженной памяти пракибернетика Дуляйгуса.
– Так это возможно?
– Да. Разумеется, мир, в котором появятся целых два Трурля, окажется перед серьезной угрозой, но еще хуже было бы предать забвенью твое злодеяние.
– Но… простите, Господин и Учитель… ведь его уже нет… с той самой минуты, как я его вырубил… и теперь, пожалуй, не стоит…
Эти слова перекрыл дрожащий от крайнего негодования крик:
– А-а-а, стронций его разрази! Вот какому чудовищу вручил я диплом с отличием! О! Тяжкую несу я кару за то, что задержался с переходом на вечный отдых! Видать, уже ко времени твоих выпускных экзаменов мой ум серьезно ослаб! Как же так? Ты, значит, считаешь, что, если в эту минуту твоего двойника нет в живых, тем самым снимается и проблема его воскрешения?! Ты спутал физику с этикой – да так, что волосы дыбом! С физической точки зрения все едино, ты ли остался в живых, или тот Трурль, или оба вы, или ни один из вас, танцую я или в гробу лежу, ибо в физике нет ни подлых, ни возвышенных, ни добрых, ни злых состояний, а есть только то, что есть, и все тут. Но иначе выглядит дело – о глупейший из питомцев моих! – с точки зрения нематериальных ценностей, то есть этики. И если бы ты выключил машину с тем лишь намерением, чтобы твой цифровой брат выспался крепким, как смерть, сном, если бы, выдергивая шнур из розетки, ты искренне намеревался бы воткнуть его утром обратно, проблема совершенного тобою братоубийства не существовала бы вовсе, а мне не пришлось бы теперь, посреди ночи, поднявшись по прихоти какого-то наглеца из могильной постели, надсаживать себе горло! Но пораскинь-ка умишком и рассуди, чем отличаются друг от друга эти две ситуации – та, в которой ты выключаешь машину на одну только ночь, без всякого злостного умысла, и та, в которой ты делаешь то же самое, желая сгубить цифрового Трурля навеки! Так вот: с физической точки зрения разницы между ними нет никакой, никакой, никакой!!! – гудел он, словно иерихонская труба; Трурль даже успел подумать, что его досточтимый учитель набрался в могиле сил, которых ему не хватало при жизни. – Лишь теперь, заглянув в бездонную пропасть твоего невежества, я ужаснулся по-настоящему! Это что же? Выходит, того, кто покоится в глубоком, как смерть, наркозе, можно со спокойной совестью бросить в серную кислоту или из пушки выстрелить, раз уж его сознание отключено?! Отвечай: если бы я предложил заковать тебя в кандалы Вековечного Счастья, то есть упрятать в глубь Экстатора, чтобы ты пульсировал голым блаженством двадцать один миллиард лет кряду, и тебе не пришлось бы профанировать останки своего учителя, выкрадывать по-воровски, темной ночью, информацию из могил, не пришлось бы расхлебывать кашу, которую ты сам же и заварил, не пришлось бы задумываться о еще предстоящих тебе задачах, проблемах, заботах и хлопотах, которые укорачивают нам жизнь, ты согласился бы на мое предложение? Променял бы теперешнее свое бытие на сияние Вековечного Счастья? Ну-ка, быстро: «да» или «нет»?
