Три, самолож вывёрстный, грезач вертяхо вздымем,
Секлива апелайда тем боровайку кучит.
Притиснем пресловского зрятутошнего греню, —
Аж бамба отмурчится, и голомызо пучит!
– Кажется, уже лучше! – не очень уверенно крикнул сверху Трурль. – В конце появляются нормальные слова, ты заметил?
– Ну, если это и все… – отозвался Клапауций, ходячее воплощение утонченной вежливости.
– Черт бы ее побрал!.. – выругался Трурль и вновь скрылся в недрах машины, где что-то загрохотало, залязгало, заискрило. Продолжая чертыхаться, Трурль вскоре высунул голову из небольшого клапана на третьем этаже и прокричал: – Попробуй теперь!
Клапауций выполнил его просьбу, отчего Элекрибалта пробила дрожь от крыши до фундамента, и он начал:
Мутномлеча жаждя, ногодолгий ланель,
Самочпаку мимайки…
Но не договорил, поскольку обозленный Трурль рванул какой-то кабель с такой силой, что машина зарычала и умолкла. Клапауций смеялся так, что вынужден был усесться на пол. А Трурль продолжал рвать и метать, пока что-то в машине не треснуло, лязгнуло, и она спокойно и деловито вдруг выдала:
Зависть, эгоизм, гордыня ввергнут в Пекло и Тартар.
Всех проныр прижмет к ногтю доблестный Электрибалт!
Как Создатель черепаху низложеньем наказал
Клапауцию судьбиной станет стыд, позор и смрад!
– Ха! Ну вот тебе, пожалуйста, и эпиграмма! Не в бровь, а в глаз! – прокричал Трурль и завертелся в танце, поскольку сбегал по узкой спиральной лестнице вниз, где с разбега свалился на коллегу, едва не попав к нему в объятия. Тот больше не смеялся и был слегка ошеломлен.
– Совершенно бездарно! – заявил Клапауций. – К тому же, это не Электрибалта эпиграмма.
– А чья же?!
– Твоя, тобой заранее сочиненная – о чем свидетельствуют ее примитивность, бессильная злость и неуклюжие рифмы.
– Тогда давай так – сам дай ему какое-то задание! Какое только тебе угодно! Ну что молчишь? Испугался, да?
– Не испугался, а думаю, – раздраженно ответил Клапауций, силясь придумать задание максимально трудное, резонно полагая, что спор о достоинствах и качестве машинной поэзии разрешить будет нелегко.
– Пусть сочинит стихотворение о киберэротике! – осенило его вдруг, и он ухмыльнулся.
– Пусть в нем будет не больше шести рифмованных строчек, в которых речь должна идти о любви и предательстве, о музыке, о высшем обществе и неграх, о несчастье и кровосмешении, и чтобы все слова в нем начинались на К!!
– А исчерпывающего изложения концепции бессмертия роботов не должно в нем быть?! – разозлился Трурль. – Нельзя же ставить такие идиотские зада…
Но закончить ему не дал упоительный баритон, наполнивший весь машинный зал:
Кто? Кто? Коварный котик, киберэротоман
К кенийской королевне крадется Киприан.
Кудряшки клонит кучно, колышется коннект —
Красиво корчит куры картинный кифаред!
Казнится краля, киснет: кидала-купидон!
Коростелем курлычет кузине кибер-дон.
– Ну, и что скажешь? – подбоченясь, молвил Трурль.
Однако, Клапауций, войдя в раж, уже кричал:
– А теперь на Г! Четверостишие о машинном существе – разумном и бездумном, страстном и жестоком, с шестнадцатью наложницами, у него крылья и четыре расписных кофра, в каждом из которых по тысяче золотых талеров с профилем царя Мудеброда, да еще два дворца и тьма убийств за плечами…
– Гневный Генка-Генератор гостей грабил, горла грыз… – перебила его машина, но тут Трурль подскочил к щитку, дернул рубильник и, заслонив его собственным телом, глухо сказал:
– Достаточно! Я не потерплю больше такой ерунды и не дам погубить талант большого поэта! Или ты заказываешь приличные стихотворения, или на этом все, конец!
– А это, что же, неприличные стихотворения?… – начал было возражать Клапауций.
– Нет! Это какие-то головоломки, ребусы! Я не создавал машину для сочинения идиотских кроссвордов! Поэзия – не какое-то ремесло, а Великое Искусство! Будь добр задавать тему сколь угодно сложную, но соответствующую этому требованию.
Клапауций долго думал, хмурился и, наконец, придумал.
– Ладно. Пусть сочинит о любви и смерти, но все это должно быть выражено на языке высшей математики, в частности, тензорной алгебры. Ну, или алгебраической топологии. Но пусть стихотворение будет эротичным при этом, даже дерзким…
– Да ты с ума сошел – математика и любовь?! Что-то с головой у тебя не в порядке… – начал Трурль и тут же замолк, с Клапауцием заодно. Электрибалт уже декламировал:
О, Кибернетик вновь экстремумы пытает,
Гадая, как с ромашкой: любит, нет?
И матрицы своей Кибериады
Попарно интегрирует эстет.
Прочь, с ночи до утра Лапласиана!
И в бездну все версоры векторов!
Антиобразная редукция обманна?
А он уж целовать любовницу готов!
И стоны, вздохи, дрожь ритмичную
Обратной связью и верчением заменит —
Таким каскадно-упоительным величием,
Что все предохранители отстрелит!
О, трансфинальный класс! И ты, величье силы!
Континуум нетленный белых прасистем!
Отдам Кристоффеля, и Стокса я отрину
За производную от всех любовных тем.
Взыскующему Теоремы Тела
Раскрой глубин скалярных многотомье,
О, бимодальность кипарисной неги
Помножь на стаю голубиного бездомья!
В пространствах Брауэра, Вейля ли
Седеют сластолюбцы и романтики, —
Что в топологию раскрыли двери,
По Мёбиусу бродят, франтики.
Цени наносекунду, феникс бесподобный!
Предчувствуя твоих параметров фантом,
О многослойной комитанте чувств любовных
Он знает все, застыв с открытым ртом.
Подобно пункту из системы голономной,
По асимптоте падая к нулю,
Во тьму летит с прощальной лаской скромной…
И – гибель Кибернетика пою!
На этом поэтический турнир, собственно, закончился. Клапауций немедленно отправился домой, сказав на прощанье, что вскоре вернется с новыми темами для стихов, но так и не появился больше из-за опасения, что невольно даст этим Трурлю повод для зазнайства. Трурль же утверждал, что Клапауций сбежал, чтобы скрыть охватившее его волнение и не пустить слезу. Тот, в свою очередь, всем говорил, что Трурль, похоже, окончательно свихнулся после постройки Электрибалта.
Прошло не так много времени, и весть об электрическом гении дошла до настоящих, точнее, обычных поэтов. Оскорбленные в лучших чувствах, поначалу они решили игнорировать сочиняющую стихи машину. Однако, нашлись и такие, что из любопытства отправились тайком познакомиться с Электрибалтом. Тот весьма любезно их принял в машинном зале, заваленном исписанными листами бумаги, поскольку творил он безостановочно днем и ночью. Пришедшие поэты оказались авангардистами, тогда как Электрибалт был традиционалистом, поскольку Трурль, не очень разбираясь в поэзии, образовательные программы для него составил на основе произведений признанных классиков. Естественно, гости принялись иронизировать и насмехаться над стихами Электрибалта, отчего у него чуть не полопались катодные трубки, после чего ушли, чувствуя себя победителями. Но они не учли его способностей к самопрограммированию, подкрепленных специальным контуром возгонки амбиций с предохранителем в шесть килоампер, и очень скоро его стихи изменились до неузнаваемости. Они сделались темными и многозначными, безобразными и магическими, волнующими и непонятными. Поэтому, когда поэты заявились к нему в следующий раз, рассчитывая повеселиться и поиздеваться над его стихами, он разразился такой суперсовременной поэтической импровизацией, что у них в зобу дыханье сперло. За ней последовала еще одна, от которой едва не хватил удар одного известного поэта старшего поколения, дважды орденоносца, чей бюст украшал уже городской парк.
