С той поры никакой поэт не мог избежать искушения попытать счастья и сойтись с Электрибалтом в поэтическом состязании – тьмы поэтов со всех концов потянулись к нему со своими опусами в папках. Электрибалт сначала предоставлял гостю право прочитать свои произведения, схватывая на лету алгоритм его поэзии, а затем отвечал своими стихами, выдержанными в том же духе, только лучшими в сотни раз – от двухсот двадцати до трехсот сорока семи раз. Со временем он так натренировался, что одним-двумя сонетами способен был свалить с ног самого заслуженного и титулованного поэта. И здесь его ждал подвох – оказалось, что с честью противостоять ему могут исключительно графоманы, как известно, не способные отличить хороших стихов от плохих. Именно эти уходили непобежденными и безнаказанно, разве что один из них как-то споткнулся и сломал как-то ногу, настигнутый уже на выходе эпической новаторской поэмой Электрибалта, начинавшейся словами:
Тьма. И пустоши мерно кружит
Призрак. Явственный след впопыхах.
Ветра плеск взгляд последний заслужит…
И чеканен солдатский шаг.
Настоящих же поэтов Электрибалт косил пачками, хоть прямого вреда им вроде бы не причинял. Правда, один престарелый лирик, а за ним следом еще и два авангардиста все же покончили с собой, бросившись с высокой скалы, по несчастью находившейся рядом с дорогой, ведущей от Трурля к железнодорожной станции.
Поэты провели несколько собраний и бурных митингов, требуя опечатать сочиняющую стихи машину, но никто к их протестам не прислушался. Напротив, редакции газет были только рады тому, что пишущий под тысячами псевдонимов Электрибалт безотказно снабжал их виршами необходимого размера по любому поводу и к любой дате, и эта заказная поэзия всегда была такого качества, что газеты шли нарасхват. Их читали прямо на улицах, и на лицах читателей светилось выражение неземного блаженства, кто-то невольно улыбался, кто-то тихонечко всхлипывал. Стихи Электрибалта знали все, его рифмы витали и звенели в воздухе, его изобретательные метафоры и искусные ассонансы порой доводили особо впечатлительные натуры до потери чувств и обмороков. Для таких у этого титана поэтического вдохновения имелось в запасе достаточное количество отрезвляющих сонетов.
А вот Трурлю его замечательное изобретение доставило немало неприятностей. Классики, как правило, уже старики, серьезно навредить ему не могли, не считая разбитых ими оконных стекол и закидывания его обители той субстанцией, которую и называть не хочется. С молодежью было хуже. Один юный поэт, стихи которого отличались незаурядной лирической силой, а сам он незаурядной физической, крепко побил изобретателя. Пока Трурль находился на больничной койке, события развивались своим чередом, ни дня не проходило без чьего-то самоубийства или похорон. Перед дверями больницы дежурили пикеты, а порой слышны были и выстрелы – когда поэты являлись к Электрибалту с самопалами в папке вместо рукописей, что, впрочем, не могло причинить особого вреда железной машине. Вернувшись из больницы домой, Трурль решился однажды ночью демонтировать созданного им гения.
Но как только он приблизился, чуть прихрамывая, к машине с клещами в руке и нехорошим блеском в глазах, та разразилась такой страстной поэтической мольбой о пощаде, что расчувствовавшийся Трурль выронил инструмент и, ничего не видя, увязая по колено и по пояс в шелестящем бумажном океане новых творений электродуха, вернулся к себе.
Тем не менее, когда через месяц ему пришел счет за потребленную машиной электроэнергию, от которого у него даже потемнело в глазах, он решил срочно посоветоваться со своим старинным другом. На беду, Клапауций исчез куда-то, словно сквозь землю провалился. Вынужденный сам принимать решение, Трурль ночью отключил машине питание, разобрал ее на части, погрузил на космический корабль и вывез на небольшой планетоид, где смонтировал ее обратно и подключил к ней в качестве источника творческой энергии атомный реактор.
После чего он тихонько вернулся домой, но история на этом не закончилась. Электрибалт, утративший возможность публиковать свои произведения в печати, стал транслировать их по радио на всех диапазонах волн, что вводило экипажи и пассажиров космолетов в лирический столбняк, а особо чутких приводило в истерический восторг с последующим осоловением. Разобравшись и выяснив, в чем тут дело, руководство космическим сообщением обратилось к Трурлю с официальным требованием немедленно ликвидировать принадлежащее ему устройство, нарушающее своими стихами общественное спокойствие и угрожающее здоровью пассажиров.
Вот тогда-то Трурль и ударился в бега. Поэтому на планетоид вынуждены были послать монтеров, чтобы они перекрыли Электрибалту и опломбировали лирические выходы, но он так ошеломил их несколькими своими балладами, что они не сумели выполнить распоряжение. Тогда к нему послали бригаду глухих рабочих, но и до них Электрибалт сумел донести свои стихи на языке жестов. Громко заговорили тогда о необходимости карательной экспедиции или бомбежки. Однако, электропоэта вместе с планетоидом успел вовремя приобрести один правитель из соседней звездной системы и перетащить в свое королевство.
Трурль смог, наконец, объявиться и вздохнуть с облегчением. Правда, в южном небе стали наблюдаться с той поры сполохи сверхновых звезд, чего старожилы не припомнят, и ходят подспудно слухи, что якобы это как-то связано с поэзией. Будто бы купивший Электрибалта правитель приказал своим астроинженерам подключить его к созвездию белых гигантов, из-за чего каждая строфа его стихов превращается в гигантский солнечный протуберанец, так что величайший поэт Космоса этими вспышками теперь передает свои творения всем бесконечным галактическим скоплениям сразу. Говоря попросту, этот могучий правитель сделал поэта лирическим двигателем возникающих звезд. И даже если есть в этом хоть крупица правды, все равно это происходит слишком далеко, чтобы лишить покоя и сна Трурля, который зарекся и поклялся никогда больше не браться за кибернетическое моделирование творческих процессов.
Путешествие второе, или Трурль и Клапауций на службе у короля Жестокуса
[20]Великолепный результат применения метода Гарганциана в Путешествии первом настолько воодушевил Трурля с Клапауцием, что ими овладела неуемная жажда приключений, и друзья решили еще раз отправиться в неведомые края. Однако, когда дело дошло до того, куда именно отправиться, немедленно возникли разногласия, поскольку у каждого был свой взгляд на это дело. Трурль, мечтавший о жарких странах, предпочитал путешествие в Огнегонию, царство огненогов. Клапауций, обладавший куда более прохладным темпераментом, настаивал на путешествии к галактическому полюсу холода – черному континенту посреди ледяных звезд. Изрядно рассорившись, конструкторы уже собирались было расстаться, как Трурля осенила мысль, показавшаяся ему идеальным решением возникшей проблемы.
– Послушай, – сказал он, – можно ведь дать объявление о нашем намерении и выбрать из предложений, которые поступят, то, что в наибольшей степени устроит нас обоих.
