Злобное, забрызганное кровью широкоскулое лицо возникло перед Апраксией неожиданно, она даже испугаться не успела. Только вцепилась в руки половца своими руками. Но не так они были сильны, чтобы предотвратить смертельный удар. Сабля вошла ей в живот, и мир на миг померк в ослепительной боли.
Девушка упала на землю, прикусив до крови губу, сжимая страшную рану слабеющими руками. Все? Смерть? Конец? Илюшенька! Она хотела закричать, но не смогла. Сил не было даже на то, чтобы терпеть эту страшную боль, этот адский огонь, выжигающий все внутри. Она увидела факел! И весь мир в ее угасающем сознании сузился до этой палки с пылающей паклей, которая лежала в двух шагах от нее.
«Он ведь ничего не знает!» – лихорадочно затрепетала в ней мысль. Апраксия страшно испугалась умереть, не исполнив того, что теперь зависело только от нее. И она поползла. Держась одной рукой за распоротый живот, другой она впивалась в землю, отталкивалась, как могла, коленями, чувствовала, что каждое движение убавляло силы, выпивало из нее еле теплившуюся жизнь.
Мысли об Илье сделались мрачными, огненными, как этот факел. Горькими, почти ядовитыми, как ягоды волчаницы. В живот, железом… я ведь не рожу ему теперь ребятишек… я деток хотела… он сильный, он катал бы их на коне, сажал возле избы на колени и рассказывал о походах и подвигах… я умру, а он не узнает… я должна его позвать… огонь… как горит внутри, Господи! Огонь, факел…
Когда ее пальцы сомкнулись на древке факела, Апраксия поняла, что сил у нее больше нет. Она не сможет его бросить в солому. И тут чей-то мягкий, почти ласковый голос сказал ей в самое ухо:
– Ты встань, девонька. Найди в себе силы, ведь Илюша так и не узнает, что вас всех тут убили. А он ждет, у него сила большая. Он поможет, спасет тех, кого еще можно спасти, прогонит врагов.
Апраксия открыла глаза и не поняла, спит она и сон видит или умерла уже. Перед ней в белом одеянии стоял тот самый старик слепец, что приходил как-то в Киев с мальчиком-поводырем. Только теперь глаза у старца были ясные, смеющиеся и очень добрые. И борода у него опрятная и такая же белая, как рубаха.
– Ты, доченька, встань, – говорил старец, – да кинь палочку в стожок. И все ладно будет. У тебя ведь есть сила еще. Она любовью зовется. Она все может.
Апраксия вдруг поняла, что боли в животе совсем нет. Она просто не чувствовала своего тела. «Смогу ли», – спокойно подумала она. Закрыв глаза, полежала, потом открыла их снова и увидела бегущих людей, услышала крики и звон сабель, стоны раненых и умирающих. Она оперлась рукой о землю, закричала что есть сил и приподнялась. Это было так тяжело, будто она одна сдвигала груженый воз. Но рука на миг окрепла, и девушка бросила факел. Последнее, что видела Апраксия, это загоревшийся стог. Потом наступила темнота…
Когда темный дым потянулся в небо, заклубился, заметался по двору и над стенами, Илья и его ратники уже сидели в седлах. Один взмах сабли с кровавым узором, и тяжелый топот сотен коней сотряс склоны холма. Не сразу разглядели половцы, что сверху на них несется лавина русских воинов, что блестят на солнце жала их копий, сверкают остроконечные шлемы и развеваются плащи. И только когда за спинами послышались крики и свистящие удары сабель, степняки стали оборачиваться. Там, где в лесу коноводы сгрудили вьючных коней, русичи рубили обоз, там метались оседланные и вьючные кони, оттуда бежали обезумевшие воины, их догоняли и валили на землю.
Половцы попытались развернуться навстречу невесть откуда свалившимся русичам, но не успели. Две сотни конных ратников ударили им в спину, разметали, сбили с коней, рубя всех направо и налево. Еще миг, и русичи, бросив бесполезные теперь копья, выхватили сабли, и под стенами крепости началась кровавая свалка. Ржали кони, кричали люди, с лязгом опускалось отточенное железо, встречаясь с другим железом и человеческой плотью. И тогда с воплем летел на землю степняк с разрубленной грудью или рассеченной головой.
Страшно было видеть, как свежие сильные воины рубили и избивали уставших степняков, которые сцепились с защитниками крепости. И страшно было видеть двух огромных воинов, которые неслись во главе русской рати. Каждый из них одним ударом сбивал с коня врага, порой сразу двух. Их кони кусали и грызли врагов, грудью валили наземь половецких всадников. И ничего не оставалось после них, только земля, залитая кровью, усеянная искалеченными телами, и мечущиеся обезумевшие кони без седоков.
Зажатые на узком участке под стенами крепости, половцы заметались и стали искать спасения. Никто даже не пытался оценить силы русичей, свалившихся на них со склонов холмов. Одна мысль металась в каждой голове – засада, предательство, ловушка. А это значит, что сил у врага хватит, чтобы истребить всю орду, напавшую на крепость. Большая часть степняков кинулась искать спасения в воде. Но на другом берегу их встретили острые копья и туча стрел. И поплыли вниз по Днепру безжизненные тела, и стала вода красной от крови.
Илья въехал в крепость, держа окровавленную саблю в опущенной руке. Вокруг все дымилось, пожарища растаскивали баграми, заливали водой из больших дубовых бочек. И всюду тела, тела, тела. Половецкая орда была истреблена почти полностью. Последнее, что видел Муромец на поле боя, это удиравших степняков, всего несколько десятков человек, которым удалось пробиться через железное кольцо русичей. Да еще столько же уплывавших по Днепру – лошади вынесли.
Но здесь, в крепости, он это видел, русских тоже полегло немало. Из двух сотен защитников сейчас возле догоревшего на площади стога сена собралось едва ли полсотни воинов. Тело воеводы Бориса подняли с земли, положили в телегу, сложили руки на груди по христианскому обычаю. Обнажили головы. Любили Мельника его воины. Илья подъехал ближе и вдруг увидел на земле знакомые косы. Так вот почему таким знакомым показался ему этот паренек из обоза. Апраксия! Переоделась, чтобы поехать с ним сюда, на заставу.
Илья уронил саблю, опустился на колени, перевернул Апраксию на спину. В мертвых глазах не было боли и страдания, они просто смотрели в небо. Смотрели спокойно, потому что для нее на этой земле все закончилось. Ее душа унеслась, выполнив последний земной обет.
– Это девка подожгла стог. Если бы не она, всех бы перебили поганые.
Илья повернулся и увидел Лучину. Мужик тряпкой перевязывал окровавленную руку и поглядывал по сторонам.
– А ведь побил ты их, Илья Иванович. Всех побил, хотя числом-то вас меньше было. Народ знаешь, что про тебя говорит? Что с тобой Господь, что он тебе помогает, потому как ты за правое дело стоишь.
Илья промолчал, снова посмотрел в мертвое лицо девушки, провел пальцами по векам, закрывая ей глаза. Подскочил Чеботок на взмыленном коне, посмотрел на Апраксию, на воеводу и покачал головой.
– Дорогонько нам победа далась, Илья Иванович! Но поганых мы истребили. Думаю, хороша им наука будет впредь, не станут к нашим землям подбираться. Ну что, ты все сделал, назад в Киев за славой поедешь?
– Нет, Сила, – покачал головой Муромец, поднимаясь на ноги. – Незачем мне в Киев ехать. Не у трона княжеского я стоять рожден, не советчиком мне быть завещано, не на пирах сиживать и богатые кубки поднимать. Мое место здесь, на передних рубежах, где враг, где нужен мой меч, где я могу защитить землю свою, оградить ее от лютого врага.
