Когда я перестаю наседать сама на себя, то замечаю, что мое самобичевание за то, что я делаю недостаточно, постепенно проходит. Я даже начинаю чувствовать, как мои мимические мышцы пытаются сложиться в улыбку. У меня начинает получаться делать шаг в сторону и наблюдать за своими мыслями. Когда я замечаю хотя бы след негативной мысли или намек на пережевывание одного и того же, мне удается перенаправлять фокус внимания на свое тело, где я ищу следы физического напряжения, вместо того чтобы раскручивать спираль негативных мыслей. Я всегда говорила, что невозможно определить приближение депрессии, потому что у человека нет запасного мозга, чтобы оценить, что что-то не так, как это можно сделать, например, с пальцем или с шишкой. Так что я точно знаю, что не дождусь предупреждения в словах, и вряд ли подумаю: «Ой, я подхватила депрессию. Что же мне теперь с ней делать?» Однако благодаря всей этой практике осознанности и тренировке мозга я знаю, что смогу почувствовать ее приближение. В следующий раз я уже не буду такой неподготовленной и беспомощной. Теперь я понимаю разницу между утверждениями «Это печаль» и «Я в печали». (Это всего лишь часть меня, но не я целиком.)
После обеда у меня динамическая медитация. Я выполняю ее возле ручья, который, как я заметила, всегда журчит… За исключением того времени, когда я его не слушаю. Я обдумываю эту мысль и замечаю разницу в ощущениях, когда обращаю внимание и когда нет. Я начинаю экспериментировать, целенаправленно выбирая, на чем сфокусировать внимание: на шуме ветра в миле от меня или на звуке насекомого совсем близко? Почему я столько в жизни упускаю? Я не помню, чтобы я когда-нибудь слушала ветер в Лондоне. Все эти годы я упускала шум ветра, а сейчас это единственное, что я слышу здесь, кроме звуков ручья, бегущего по камням и образующего в самом конце маленькие водопады, на которые я могу смотреть гораздо дольше привычных для меня десяти секунд. Я вдыхаю аромат розы (предварительно убедившись, что меня никто не видит) и решаю выполнять свою медитацию неподалеку, чтобы чувствовать ее приятный запах, когда ветер дует в правильном направлении. Каждый раз, проходя мимо, я ловлю этот аромат. На следующий день роза завяла, и запаха уже нет. Я думаю, что в этом тоже есть свой урок. Я не уверена, какой именно. Хотя нет, я знаю: урок в том, что всё умирает, так что нельзя зависеть ни от чего. (Мудро, не правда ли?)
Теперь, когда я знаю, что только я решаю, на чем сфокусировать внимание, за ужином я наблюдаю за конкретной овечкой, пасущейся вдалеке на горном склоне, а затем перевожу фокус внимания на долгоножек на подоконнике. Насекомые приковывают мое внимание на столь долгое время, что мне начинает казаться, что у меня с ними завязываются особые отношения. Кто же знал, что долгоножки такие очаровательные? Если протянуть палец, чтобы прикоснуться к одной из ног насекомого, долгоножка это чувствует с помощью двух тонких, как волоски, антенн и отодвигается в сторону. В окружающем пространстве они ведут себя словно слепой с белой тростью. Они очень гибкие и способны передвигаться по любой поверхности, даже боком и вверх ногами. (Я проверяла.)
В этот раз за ужином я влюбляюсь в картофель. (Я даже забыла о диетическом печенье.) Не могу поверить, что картофель может быть таким сладким и хрустящим, а затем таким нежным на вкус. Он идеален. Я отправляюсь на кухню и нарушаю молчание, требуя рассказать мне, как они готовили картофель. Повар показывает мне картофельные клубни и оливковое масло Tesco. Я все равно не понимаю: я много раз в жизни ела картофель, но никогда на этом уровне. Мне снова хочется положить в рот еще кусочек, пока я не проглотила предыдущий, и я думаю: «Ну да, так же я веду себя и в жизни».
День четвертый
У меня по-прежнему не получается просыпаться, не подпрыгивая с кровати из-за чего-то неожиданного, происходящего у меня во сне. Например, прошлой ночью меня чуть не пристрелили щелкающие черепахи. (Удачи вам с этим сном, мистер Фрейд.) Сейчас, проснувшись, я наполняю ванну водой: я никогда не сравнивала ощущения от горячей и холодной воды. Спускаюсь вниз и присоединяюсь к остальным, которые выполняют упражнения, похожие на тай-ци. Я мысленно усмехаюсь: эти медленные движения руками вверх и вниз кажутся мне жалкими. Вы серьезно? Вы предлагаете эти упражнения мне, человеку, который с легкостью отжимается и может несколько часов держать позу «собаки мордой вниз»? Я начинаю поднимать обе руки очень медленно… И понимаю, что не могу этого сделать. Поднять собственные руки для меня оказывается непосильной задачей. Можете представить, какую мысленную взбучку я себе устраиваю за то, что я такая размазня. При этом я делаю то, что не делала почти никогда в своей жизни, — сдаюсь и поднимаю только одну руку… до половины.
За завтраком, где от вкуса изюма в каше у меня перехватывает дыхание, я начинаю размышлять над тем, почему не испытываю почти никаких эмоций (нет, это не депрессия, это что-то другое, более сонное и совсем не страшное состояние). Я понимаю, что моя амигдала бездействует с самого первого дня ретрита, потому что здесь мне нечего бояться. Я могу доверять всем присутствующим. Они не способны мне навредить, учитывая, что мы все время молчим, но, даже если бы могли, вряд ли они бы это сделали. Это то самое состояние, когда я не жду подвоха или проблем. В данный момент меня ничего не беспокоит, даже страх не закончить эту книгу — и тот исчез.
После обеда мы нарушаем молчание: наставницы просят нас поделиться тем, что происходит в нашем сознании. Одна женщина говорит, что никак не может перестать планировать (это ее работа, за которую она получает деньги): с самого утра она планирует, на какую подушку сядет и даже на какой области своего тела она будет фокусировать внимание. Другая женщина признается, что считает глупым все, что она делает, и она знает, что все вокруг думают, что она глупая. (Она не глупая, но я не могу сказать ей об этом, так как моя очередь говорить еще не наступила.) Еще один мужчина рассказывает, что постоянно ищет какую-нибудь проблему, потому что в жизни он только этим и занимается — решает проблемы; когда проблемы нет, он чувствует себя не в своей тарелке. Затем он пытается решить проблему женщины, которая утверждала, что она глупая. Джоди его останавливает. Она говорит, что, когда вам кажется, что вы проявляете эмпатию, на самом деле вы просто бежите от собственных проблем. Вам гораздо больше нужно помочь другим, чем другим нужно, чтобы вы им помогли. Кроме того, если вы не оставляете попыток помочь другим, у вас наступает состояние «эмпатической усталости». Если вы реально хотите помочь, вы должны быть способны четко услышать другого человека, а не утонуть в своем сочувствии к нему.
Обсуждение заканчивается, и я возвращаюсь (угадайте к чему?) к сидению. Мое внимание привлекает лай двух собак на расстоянии. Судя по лаю, одна из них — немецкий дог, а вторая — мелкая задиристая собачонка. Я вслушиваюсь в этот лай как завороженная, замечая, что он совсем не враждебный, как я бы подумала раньше. Это просто разговор двух собак. Лай прекращается, и я понимаю, что мне его не хватает. Когда мне в голову начинают приходить разные мысли, я стараюсь воспринимать их так, словно каждая из них — это звук собачьего лая. В одном случае он громкий, в другом — мягкий, в третьем — суматошный, в четвертом — забавный. Это работает, потому что лай никак не переводится на человеческий язык, так что я не могу на нем зациклиться. Я лаю сама на себя. Если бы я могла постоянно воспринимать свои мысли таким образом, я бы чувствовала себя гораздо лучше. Возможно, мне стоит начать продвигать собственную практику — когнитивную терапию на основе лая.
