Вымотавшись за день, ночью она спала хорошо, хотя один намочил постель, другой пошел бродить во сне, а третьему вдруг понадобилась бутылочка. Под конец старшие досыпали на ее месте рядом с мужем, а она перешла в кровать к малышу. И все-таки – в их положении – лучше не придумать.
На следующий день пятно на груди потемнело, стало фиолетовым, а на правой ягодице появился второй синяк, который был замечен после обеда в местном ресторане. За столиком она сидела одна, заказала, что хотелось, даже выпила бокал вина! Потом она пошла в туалет – впервые за долгое время в одиночестве.
Напрасно она грешила на булавку или скрепку какую-нибудь у себя на стуле – там ничего не было. В туалетной кабинке она вынула зеркальце и осмотрела новое пятно: овал крупнее первого, краснеющий на белой плоти ягодицы. Мужу она ничего не сказала, но стала присматриваться к детям – вдруг они и впрямь незаметно покусывают ее.
Впервые она серьезно обеспокоилась во время деловой поездки в Лондон, заметив, как пассажиры в самолете таращатся в ее сторону. Зато дети не лезли к ней в кресло, не тянули за ремень и не нужно было развлекать их, чтобы они не пинали переднее сиденье и не носились с визгом по проходам.
Когда самолет приземлился, она сразу побежала в туалет. Вся шея ее была покрыта крупными красными пятнами и мелкими вмятинами, будто ее впрямь искусали.
Шею она повязала платком, и, несмотря на духоту, не снимала его в машине всю дорогу из аэропорта, потому что с ней ехали коллеги-мужчины. В гостинице оказалось, что пятна уже обсыпали левую руку. Потом она позвонила домой по скайпу. Дети бесились и не обращали на нее внимания, но, когда она показала пятна – явно укушенные раны – мужу, тот раздраженно и подозрительно спросил:
– Это кто у тебя там?
Они поссорились, и ночью она не могла заснуть от злости и обиды, хотя кровать была целиком в ее распоряжении. Да еще в час ночи заревела пожарная сигнализация, и она полчаса мерзла на улице в одной ночной рубашке, пока постояльцам не разрешили вернуться в свои номера.
Когда она приехала домой, малыш отказывался идти к ней на руки. Он жался к отцу, а едва она приближалась, начинал визжать как резаный. Ей и самой было впору завизжать – все жутко болело. Услышав, как она всхлипывает в ванной, муж вошел и увидел ее истерзанное и опухшее тело, покрытое кровоподтеками и ссадинами всевозможных размеров и цветов. Он понял, что дело серьезное. Боль сводила ее с ума.
Назавтра она отправилась к врачу. Было воскресенье, и ей не хотелось отрываться от детей, но муж настоял. Ее мать вызвалась забрать внуков на день к себе. Боль усиливалась.
Врач была озадачена не меньше, чем она сама, и явно заподозрила неладное. Подтвердила, что это шрамы от укусов, прописала обезболивающее, мазь, и на прощание сунула ей в сумку брошюру в помощь жертвам домашнего насилия. Сказала обращаться, если не наступит облегчения.
Три недели спустя она изменилась до неузнаваемости: пятнистое, рябое лицо, ввалившиеся щеки, торчащий подбородок, обсыпанные коростой уши, точно ее кусают со всех сторон, отрывая куски плоти. На работу она ходила по-прежнему, она не могла позволить себе пропуски после декрета, длившегося девять месяцев. Ей нужно было слишком многое доказывать, много догонять. Но силы были на исходе, она была измучена, опустошена. Анализы крови, назначенные врачом, оказались в норме. Ничто не указывало на причины, способные вызвать появление пятен. Дома они провели дезинфекцию и вместо ковров настелили паркет, чтобы по крайней мере не беспокоиться насчет пылевых клещей.
Дети больше не рыдали, когда она уезжала от них по утрам, но зато рыдала она по пути на работу, чувствуя себя еще хуже. Прежде чем выйти из машины, она наносила на лицо толстый слой тонального крема, дабы в конторе выглядеть как подобает суперкомпетентному профессионалу. Если по выходным у них случались пикники с друзьями и коллегами, свои искусанные ноги она маскировала искусственным загаром, и все видели в ней внимательную жену и друга, не догадываясь о безобразных пятнах, покрывающих ее кожу.
Соскучившись за день по своему малышу, в машине она пыталась не давать ему уснуть. Чего она только не делала – опускала стекла, проветривая салон, громко пела, врубала радио на всю катушку, но все было напрасно – его веки слипались, и в 6:30 он уже спал. Работу она стремилась свернуть к пяти: завершить переговоры, сделать все телефонные звонки. Покончив с делами, она выбегала из офиса, чтобы быстрее увидеть малыша, но каждый раз, под ход машины, его длинные ресницы, встрепенувшись пару раз, смыкались, и он засыпал.
Еще несколько месяцев спустя она очутилась в больнице. Она лежала, опутанная проводами, трубками, подключенная к аппаратам, мучимая виной за то, что оторвалась от работы, от детей и дома. Они хоть и навещали ее, видеть их ей было больно, потому что она не могла ни толком обнять их, ни взять малыша на руки, ни поиграть с ним. В офисе ее временно перевели на удаленный режим, но она была не в состоянии полностью отдавать себя работе. У нее было чувство, что она всех подводит.
Тело ее было густо покрыто темными шрамами от укусов, которые становились все свирепее. Началось все с легкого покусывания, но теперь чьи-то зубы буквально рвали ее плоть, оставляя кровоточащие раны. Но как ни мучительна была физическая боль, куда хуже она воспринимала невозможность по-прежнему быть всем полезной в любой момент, когда она может им понадобиться.
С тех пор как ее положили в больницу, ей становилось все хуже. С каждым днем пятен на коже становилось все больше, а в тот вечер она с ужасом наблюдала, как на ее правом запястье, там, где бьется пульс, открывается воспаленная язва.
Анализы крови и другие исследования по-прежнему не приносили результатов. Зато на больничной койке у нее нашлось время подумать, побыть в одиночестве – невиданная роскошь с той поры, как она стала матерью. Она не могла ни выйти в коридор, чтобы не сбежались все медсестры, ни даже пошевелиться, прикованная трубками к приборам и капельницам. Ни работы, ни соседей по палате, которые могли бы ей помочь и посочувствовать. Она была одна, наедине со своими мыслями. Мысли бегали туда-сюда, пока ее усталый мозг под конец не остановился. Сел, подождал, пощелкал пальцами. Отдышался и снова забегал. Мысли задвигались под ритм ее дыхания: вдох-выдох, распределяя, организуя, расставляя все по своим местам. Когда произошло то-то и то-то, что она сказала и чего нет, хотя должна была, и что из этого вышло или не вышло. Мозг ее переживал что-то вроде весенней уборки, чтобы вымести всю грязь, накопившуюся за зиму, и освободить место. Итак, ясный мозг, а вокруг чистота и пустота.
Она огляделась. Как ее угораздило попасть сюда?
Она пощупала запястья – пульс успокоился – что подтверждал прибор, соединенный с датчиком на ее указательном пальце. Коснувшись нечаянно рваного края язвы, она содрогнулась от резкой боли и вспомнила момент, когда эта язва у нее появилась.
В тот вечер ее пришли навестить соскучившиеся муж и дети. Дети, с игрушками в руках, в радостном возбуждении пустились вскачь по палате. Вскоре Барби запуталась в трубках ее новой капельницы, Бэтмен, собранный из деталей лего, прилег отдохнуть под кроватью, мишка Тедди оседлал телевизионный пульт, а дети примостились рядом с ней на кровати, подчищая с подноса оставшиеся у нее после ужина желе и печенье и болтая сто слов в минуту. Она с любовью и умилением слушала их голоса, как они смешно путают слова, торопясь рассказать ей все-все. Муж сидел рядом в кресле и молчал, чтобы они без помех пообщались, лишь с тревогой рассматривал ее при свете лампы.
