Обычно Чарли не хватало терпения, чтобы выслушивать подобные детали, но не сегодня. Дневные медработники в красках описали, что значили цифры в карте мистера Стриклэнда.
Его уровень сахара, как обычно, проверили с утра. Анализ показал нулевой уровень глюкозы, поэтому в лаборатории решили, что это ошибка. Человек не может выжить с нулевым уровнем сахара. Они не знали, что Стриклэнд уже три часа страдает от гипогликемии. Утро подходило к концу, а мозг Стриклэнда от недостатка сахара начинал пожирать сам себя.
Дочь Стриклэнда пришла в полдень, в этот раз со своим старшим сыном-подростком. Чарли уже видел этого мальчика и старался избегать его во время часов посещения. Судя по всему, именно он первый заметил, что с его дедушкой что-то не так.
Мальчик заметил маленькую судорогу в руке Стриклэнда. Так все началось. Поначалу это было едва заметно. Однако к концу дня запас глюкозы в организме мистера Стриклэнда заканчивался, судороги усиливались и распространялись, пока он не начал биться в припадке. Даже самые опытные сестры говорили, что это было по-настоящему жутко: мужчина бился в кровати, машины пищали, семья кричала и просила, чтобы хоть кто-нибудь ему помог. Стриклэнд бился и исходил пеной, словно закусил оголенный провод, а его височные доли пульсировали в спазме. Медработники давали мистеру Стриклэнду глюкозу весь день, но его состояние не улучшалось. Внук Стриклэнда ткнул пальцем в дорогое медицинское оборудование и спросил: «На кой черт тогда здесь эти аппараты?»
{168}
Чарли притащил «Сёрнер» и просмотрел цифры в карте Стриклэнда еще раз, затем вернулся к «Пайксису», чтобы придумать что-то еще. Мистер Стриклэнд выживет, по крайней мере его тело – точно. Он останется в Сомерсете. Прошло две недели, прежде чем Чарльз Каллен прикончил мистера Стриклэнда полуночной дозой дигоксина
{169}. Однако дигоксин не фигурировал в карте Стриклэнда, и Чарли его не заказывал в «Пайксисе». Никаких записей об отмененных заказах тоже не было зафиксировано. Чарли был хорош.
Каждый пациент представляет собой набор симптомов, которые можно либо вылечить, либо усилить любыми препаратами, которые есть в отделении. Позже Чарли вспомнил лишь несколько. Например, Мелвина Симко, корпоративного менеджера с четырьмя взрослыми детьми, которому еще в мае Чарли дал нитропруссид натрия, пока его кровь не стала катастрофически жидкой. Еще был Кристофер Хардгров, наркоман, который прибыл в отделение интенсивной терапии с сильно поврежденным мозгом. И Филип Грегор, которого Чарли отравил и довел до остановки сердца, но не убил. И Фрэнсис Агоада, чей уровень сахара сильно упал после того, как Чарли ввел ей огромную дозу инсулина, и Кришнакант Упадхьяй, чье сердце перестало биться, как и сердце мистера Стриклэнда, от огромной дозы «дига».
Вариантов было бесконечное множество, особенно в отделении интенсивной терапии / кардиологии. Не было никаких причин останавливаться, и поэтому Чарли продолжал. Шестнадцать лет спустя это все еще было так просто.
Часть II
29
Каждое дело начинается со звонка. Диспетчер посылает машину, и полицейские в форме осматривают тела, отделяя несчастные случаи от самоубийств и того, что они называют «естественной смертью». Если это не один из этих трех вариантов, если они не могу точно определить, что произошло, они звонят в отдел убийств.
Каждое тело – это смерть, но не каждая смерть – место преступления. Обычно маленькие дети – это несчастный случай, а пожилые люди – естественная смерть, и почти любого человека могут пристрелить – так, по крайней мере, думают в Ньюарке. Самоубийство не всегда похоже на самоубийство. Для тех, кто сбросился с высотных домов, всегда стоит вопрос: прыгнул он сам или его толкнули? Согласно статистике люди, находящиеся в состоянии депрессии, не прыгают, а падают. Поэтому в таких случаях достают рулетку и меряют расстояние. Если человека застрелили, а пистолет остался на месте преступления, то это может быть суицид, независимо от того, сколько огнестрельных ран. Трупы на углу улицы – почти всегда убийство, трупы на железнодорожных путях невозможно идентифицировать, а трупы в реке – это всегда загадка. Ходят слухи, что копы толкают их, чтобы они плыли в Пассеик, в область чужой юрисдикции.
Дежурный детектив берет любое дело, которое попадает ему в течение смены, длящейся 24 часа. Ему может повезти – и он просидит без дела, но однажды, когда Тим Брон работал в Ньюарке, ему попалось сразу четыре. В те времена он, казалось, притягивал трупы. Если он дежурил, то дела точно были. В большинстве участков так: детектив сам определяет приоритетность дела, но каждое новое убийство меняет расклад. Самое приоритетное – это «горячее» дело, которое никому не нужно и от которого все хотят избавиться. В Ньюарке, если репортеры приезжали на место раньше Тима, это точно означало «горячее» дело. Если в деле был замешан ребенок или придурочный сын мэра – то же самое. Однако все может измениться. Горячее дело – временный статус, который может очень быстро смениться на «холодное», потому что каждое новое убийство меняет расклад. Каждый новый труп изменяет порядок приоритетности. Каждый звонок заново заводит часы.
Первые трупы Тим Брон увидел, когда работал охранником в Медицинском цетре святого Варнавы, огромной больнице в родном Ливингстоне, штат Нью-Джерси. Тим был еще подростком, энергичным и пуленепробиваемым, и трупы пожилых людей не были для него настоящими – просто анонимными отходами, не вызывающими эмоций, грузом, который «большой Тим» помогал нести, когда его об этом просили медработники. Первый «настоящий» труп он увидел позже. Тим был новичком в патруле, откликнувшемся на вызов. Рыбак провел его через камыши к реке. Парень, лежащий в грязи, был одет в обычную одежду – с карманами, в ботинках. Он был совершенно обычным, если не считать красной полосы на шее и торчащего ярко-белого хребта. Он был жертвой, которых обычно называли «вик»
[8]. Человеку, не имеющему отношения к органам правопорядка, это может показаться грубым, но язык смерти обезличен нарочно. Если видеть слишком много и переживать это как личную трагедию, работать будет невозможно. Но Тим тогда этого еще не усвоил. Той осенью он сдал экзамен, чтобы его перевели в Ньюарк, в отдел убийств.
В 1990-е Ньюарк был главным местом, связанным с убийствами, «самым опасным городом Америки», по словам журнала Time, и самым коррумпированным, по словам всех остальных. Все работающие в офисе прокурора округа Эссекс считались детективами, а быть детективом значило поддерживать определенный стиль жизни: заряженная пушка, хороший костюм и бары для копов, которые никогда не закрывались. Тим представлял, как гоняется за плохими парнями, как мечтал в детстве и как делал его отец, который работал копом в Ливингстоне. Поначалу Тим пропадал на работе, почти не бывал дома, а в остальное время тусовался. На адреналин легко подсесть. Детективы были кем-то вроде рок-звезд с пистолетами. Значок открывал многие двери, и некоторые парни этим злоупотребляли. Для тихих вечеров Тим хранил в машине ящик холодного «Миллера» и дополнительную коробку с патронами – к утру от обоих обычно ничего не оставалось. Все это стало разрушать семейную жизнь, как выяснилось позже, – на тот момент ему было плевать на это, как и на многое другое. Смены приходили одна за другой. Алкоголь помогал ему не обращать внимание на все остальное, но в конце концов Тим от этого устал
{170}. Спустя три месяца после перевода в Эссекс он попросил трехмесячный отпуск. Он провел свой тридцатый день рождения в реабилитационной клинике, сменил пиво на черный пояс по дзюдо и вернулся трезвым и готовым работать в отделе убийств города Ньюарк.
