В Филлипсберге Чарли держал выпивку в своем армейском сундуке, сундук держал в котельной, а котельную держал закрытой на замок. Он пил в одиночестве в подвале, избегая присутствия жены. Ему там нравилось. Туда вел только один вход, под ним никого не было, вокруг сплошная земля и всегда темно. Котельная была таким местом, где можно было пить, размышлять и наблюдать за игрой света контрольной лампы.
Первый год супружеской жизни прошел вихрем. Чарли был невероятно занят. Он получил свою лицензию медбрата в Нью-Джерси спустя месяц после того, как стал работать в медцентре святого Варнавы, а еще через месяц начал получать еще одно образование в колледже Кин. Разрываясь между учебой, работой и дорóгой, Чарли редко бывал дома. Эдриэнн смотрела шоу Дика Кларка в новый 1988 год в одиночестве с бутылкой шардоне. К февралю она забеременела. Это и была семейная жизнь, вся ее суть. Однако она чувствовала, что муж обращается с ней холодно, почти по-деловому, будто с одним из пациентов. Эдриэнн поняла, что эта холодность возросла еще больше той осенью, когда родилась их дочь Шона
{17}. Теперь любые знаки внимания, которые Чарли раньше оказывал жене, были направлены исключительно на ребенка. Эдриэнн не понимала этой его реакции – будто Чарли нужно было выбирать между женой и ребенком, как если бы он не мог сосредоточить свои чувства больше чем на одном человеке. Чарли был чересчур переполнен энтузиазмом, когда дело касалось новых вещей: их отношений, их дома, их семейной жизни. Однако его чувства исчезали, как только уходила новизна. Она видела, как он точно так же теряет интерес к ее собакам, сначала – к ее йоркширу по кличке Леди. Эдриэнн обожала Леди и поначалу думала, что Чарли – тоже. Он механически гладил ее, чесал за ушком, с интересом наблюдал, как она поглощает свою еду. Затем будто что-то переключилось, и собака перестала его интересовать.
Однако он, кажется, был заинтересован в новом щенке – так, по крайней мере, казалось Эдриэнн, когда они его выбирали. Это был ее второй йоркшир, друг для Леди. Эдриэнн ушла на работу утром во вторник, оставив Чарли с ребенком и щенком, как она всегда делала в его выходной. Когда Эдриэнн вернулась, щенка не было. Чарли, казалось, это совсем не трогало и он не хотел помогать ей в поисках.
Чарли сказал, что щенок убежал. Или что он, вероятно, убежал – сам Чарли вышел прогуляться, пока ребенок спал. Эдриэнн не поверила своим ушам: прогуляться, оставив ребенка одного? Ну, сказал Чарли, отводя взгляд. Все, что он знал, – это то, что, когда он вернулся, щенка уже не было. Он не выглядел обеспокоенным этим фактом. Он не выглядел обеспокоенным вообще ничем.
Эдриэнн не понимала: как Чарли мог оставить их новорожденную дочь одну? С открытой дверью в доме! По словам Чарли, она не была открытой, а скорее приоткрытой. К тому же он был уверен, что ребенок не проснется. Эдриэнн не понравилась его последняя фраза. Знал? Он что-то дал ребенку? Она подозревала, что он давал их дочери лекарство от простуды, чтобы она вела себя спокойнее, и они уже ссорились на эту тему. Он всегда это отрицал, и обсуждение никуда не приводило. В конце концов никуда не привел и этот спор. Чарли в один момент просто перестал пытаться ее переубедить; он просто оставил все как есть и спустился в подвал. Эдриэнн снова осталась одна и в крайнем замешательстве. Она не понимала, куда делся мужчина, за которого она вышла замуж, почему он потерял интерес ко всему, кроме формальных аспектов их отношений. Даже когда Чарли физически находился дома, в эмоциональном плане его не было рядом. Она ловила его взгляд в отражении от кофемашины, изучала его неподвижное утреннее лицо и думала, остался ли в этом теле ее муж, прячется ли он где-то в темном углу, как ребенок. Он казался постоянно озабоченным чем-то, сосредоточенным на некой тайне, по сравнению с которой слова Эдриэнн не имели никакого значения. Ее друзья советовали ей быть сильной. Родители говорили, что брак – это марафон, а не спринт. Он – твой муж, напоминали они ей. Поэтому Эдриэнн списывала всё на психологические издержки постоянного пребывания между жизнью и смертью. Она ходила на работу, платила по счетам, отвозила Шону в детский сад, приходила домой. Только наличие машины во дворе говорило о том, что муж дома. Большую часть времени он теперь проводил в подвале. Она пыталась спуститься туда несколько раз. Снова это делать она боялась. Обнаружив его в темноте, она кое-что замечала. Кое-что очень неуютное в глазах своего мужа. Эдриэнн не знала, как это описать: холодная пустота, взгляд, который полностью опровергал ее надежду на то, что у него остались какие-то нежные чувства к ней. Иногда глаза Чарли начинали смотреть в разные стороны, будто каждый глаз принадлежал отдельному человеку. В такие моменты Чарли не был самим собой. Эдриэнн говорила свой друзьям: «Знаете, мне кажется, что с Чарли что-то всерьез не так». Однажды теория подтвердилась.
Эдриэнн открыла дверь плачущей соседке. Каждые несколько недель ее собака, старый бигль по кличке Квини, выходила на улицу и гуляла по кварталу, по какой-то неведомой причине всякий раз завершая свой путь во дворе Калленов. Эдриэнн не раз пускала милую старушку Квини к себе домой. Это была своего рода локальная шутка, а потому, когда Квини не пришла домой, ее хозяйка сразу направилась к Калленам. Однако в этот раз она обнаружила тело Квини в аллее рядом со своим домом. Ветеринар сказал, что ее отравили. Не знает ли Эдриэнн, что могло произойти?
Эдриэнн не знала, что ответить. Она зашла на кухню, где на столе лежали фотографии, напечатанные в автомате, – фото, которые Эдриэнн сделала в детском саду: милые снимки Шоны и ее маленьких друзей. Несколько дней назад Эдриэнн пришла домой и обнаружила, что Чарли взял ножницы и вырезал из каждой фотографии маленьких мальчиков, оставив на их месте лишь пустой силуэт. Фотографии напугали ее; она пыталась о них не думать. Теперь она уже не могла этого не делать. Пустые места в форме людей напоминали ей мужа. Она думала об этих фотографиях и своем щенке, о Квини и плачущей на пороге соседке. Тогда Эдриэнн тоже начала плакать.
4
11 февраля 1991 года сестра-фармацевт Пэм Аллен принесла в кабинет риск-менеджера Медицинского центра святого Варнавы Кэрен Сайден
{18} подозрительную сумку-пакет для внутривенного вливания. Порт сумки выглядел использованным, хотя сама она была наполнена до краев. Сайден это тоже показалось странным. Она связалась с заместителем директора больницы по безопасности, бывшим копом по имени Томас Арнольд. Арнольд отправил сумку в лабораторию патологии. Сумка должна была содержать только соляной раствор и гепарин, однако тест показал, что в ней содержался еще и инсулин.
Спустя три дня, в День святого Валентина, пациентке отделения интенсивной терапии «Святого Варнавы» по имени Анна Байерс поставили капельницу с гепарином. Через полчаса она покрылась холодным потом, плохо соображала, почувствовала тошноту и слабость. Лабораторный анализ крови показал очень высокий уровень инсулина. Ей дали апельсиновый сок – простое лекарство для нормализации после передозировки на раннем этапе. Это не сработало. Медработникам пришлось поставить Байерс капельницу с декстрозой, чтобы сахар попадал непосредственно в кровь. Это спасло женщину от смерти, но в ней было так много инсулина, что декстроза не остановила передозировку. В таком состоянии она находилась все утро, день и ночь. На следующее утро у Байерс была запланирована операция – ей в сердце должны были поставить катетер. Теперь же она вряд ли была способна пережить операцию, однако ее терапевт на всякий случай сказал убрать капельницу гепарина
{19}. Как только это сделали, уровень инсулина упал и пациентка почувствовала себя лучше.
