– Но наверняка слышали, что о ней говорят, ведь так? – наседал Микеланджело.
– Что да, то да. Рассказывают, что мир еще не видывал такой огромной Девы Марии, природа вовек не рождала подобной великанши. – Леонардо раздул щеки и грудную клетку, изображая гиганта. – Она ж у тебя втрое больше Христа и к тому же… – он повысил голос, – вдвое моложе.
Публика захихикала.
– Разве тебе не известно, – продолжал Леонардо холодно-язвительным тоном, – что матери – так уж заведено природой, мой юный друг, – несколько меньше по размеру своих взрослых сыновей и к тому же несколько старше их? Чему только вас учат в этих ваших школах?
Толпа с готовностью подхватила его смех.
– Женщина благочестивая и целомудренная надолго сохраняет юность и красоту, – возразил Микеланджело.
Леонардо показалось или в глазах молокососа действительно заблестели слезы? Не перегибает ли он палку в своих насмешках? Может, ему как мастеру более зрелому и мудрому больше пристало помочь молокососу, позволить тому сохранить остатки своего жалкого достоинства? Леонардо наклонился к скульптору и театрально прошептал:
– Замолкни, юноша, перестань выставлять себя на посмешище. – Затем обернулся к гостям: – Сие мне известно… Попробуем-ка превратить олово в золото. Предлагаю вашему вниманию чудеса алхимии…
– Человеческое тело есть отражение души, чем человек благочестивее, тем он прекраснее, – громко произнес Микеланджело.
– Благодарю, – рассмеялся в ответ Леонардо. – Твои слова свидетельствуют о том, что я куда благочестивее тебя.
Толпа снова разразилась смехом.
– Выслушай-ка, сынок, одну притчу. – Леонардо положил ухоженную руку на плечо скульптора. В конце концов, бедный малый не виноват в том, что проклятый нотариус погубил такой важный вечер. – Однажды капельке воды взбрело на ум вырваться из морской стихии и взлететь в небесную высь. Она попросила помощи у огня, и тот своим обжигающим пламенем превратил ее в пар. Пар легко взвился в заоблачные выси, однако там стоял такой холод, что капелька закоченела, сжалась и из пара снова превратилась в воду. Небеса низвергли ее на землю вместе с другими дождевыми каплями. Иссушенная жарой земля жадно поглотила маленькую капельку, и той еще долго пришлось томиться в почве, прежде чем она снова увидела свет и вернулась в свою стихию. Такое наказание она получила за свое тщеславие. Ты словно та капелька – слишком много возомнил о себе. Я не видел твоей Пьеты и не могу судить о ней. Но уверяю тебя: уже по одному твоему виду я понял, что до мастера тебе пока далеко. Так что садись и смиренно делай зарисовки с моей работы. Авось чему-то да научишься.
– Bastardo! – Микеланджело выплюнул бранное слово в лицо Леонардо так отчетливо, что ни у кого из гостей не осталось сомнений в том, что именно сейчас было сказано.
По толпе прокатился ропот недовольства. Леонардо набрал полную грудь воздуха.
– Да. Это правда. Я внебрачный сын, незаконный ребенок. И я благодарен судьбе за эту незаконность. – Леонардо не отводил взгляда от карих глаз скульптора. – Будь я рожден в законном браке от связанных законными узами родителей, имей я законно признанного отца, я был бы обречен на тяготы и муки предписанного законом образования, вынужденный зубрить прописные истины, которые вдалбливали бы мне в голову законные учителя. Положение бастарда заставило меня учиться у самой природы, постигать умом то, что видят мои глаза, самостоятельно размышлять. Нет учителя лучше, чем опыт. Да, в глазах мира я необразованный презренный бастард, но… – Леонардо обвел рукой комнату, – есть ли здесь кто-то, кто при этом считает меня скудоумным?
В студии повисла тишина. Гости старательно прятали глаза в бокалах с вином.
Да уж, похоже, события вечера вовсе вышли из-под контроля. Пора исправлять ситуацию. Леонардо схватил лиру и легко запрыгнул на помост.
– Живописцы против скульпторов! Это давнее, жаркое соперничество. Но я, кажется, наконец выявил победителя. – Он взял несколько мелодичных аккордов. – Сами рассудите: живописец сидит перед своим творением в непринужденной позе, окунает легкую кисть в краску, наносит на холст аккуратные мазки. Дом его чист и ухожен, сам он в красивых опрятных одеждах. А что скульптор? – Леонардо кивнул в сторону Микеланджело. – Скульптор применяет грубую силу, пот струится по его лицу и смешивается с мраморной пылью, образуя безобразную корку на его коже. Он весь обсыпан мраморной крошкой, его жилище, покрытое глубоко въевшейся грязью, неопрятно под стать своему хозяину. Если уж благочестие, как заявляет нам этот школяр, идет рука об руку с красотой, то живописец куда как благочестивее каменотеса.
Расплющенный нос Микеланджело побагровел. Он открыл было рот для достойного ответа, но вдруг круто развернулся и стремительно покинул мастерскую.
– Музыка! – скомандовал Леонардо, и позабытые в драматических перипетиях вечера музыканты снова схватились за свои инструменты.
Микеланджело
Микеланджело пулей вылетел из дверей Сантиссима-Аннунциата и, не разбирая дороги, помчался по улице, подставляя лицо и грудь встречному ветру – в надежде погасить обжигающую душу ярость. Силы были на исходе. Его страшно измотала многодневная дорога и пытки, которым он подвергся в Барджелло. На Флоренцию между тем уже опустилась ночь. Город тонул во тьме, и лишь слабые блики огоньков пробивались сквозь забранные ставнями окна. Большинство людей уже были дома, сидели за вечерней трапезой. Вокруг царили тишина и спокойствие, но внутри у Микеланджело кипел гнев!
Как посмел этот старик так унизить его – причем незаслуженно? Да, Микеланджело вышел из себя и больно лягнул обидчика в чувствительное место – но только в ответ на гнусные насмешки, которыми этот расфуфыренный бахвал осыпал его работу, причем в присутствии своих надутых от важности и разодетых гостей. Леонардо даже не признал в нем собрата по творческому цеху! Он жестоко посмеялся над ним, словно Микеланджело – полнейшее ничтожество, жалкий каменотес, школяр. Чего Леонардо ожидал – что он будет целовать ему башмаки? Возможно, этот человек достоин всяческого поклонения, но, оказывается, он большой мастер не только в живописи, но и в искусстве издеваться над другими. Обиднее всего то, что Микеланджело готов был безоговорочно довериться этому лощеному хвастуну, чьи пальцы унизаны перстнями, а волосы завиты в нелепые кудри. Надо же, какой чистюля, у него даже грязи нет под ногтями! Где это видано, чтобы у художника были идеально чистые ногти?
Микеланджело во все горло выкрикивал грубые ругательства, редкие прохожие шарахались от него в стороны. Всем известно: в такой час только воры да проститутки могли разгуливать по городу, извергая потоки брани.
Он был так взволнован, оказавшись под одной крышей с общепризнанным маэстро! Студия Леонардо произвела на него невероятное впечатление, никогда в жизни он не видел подобного собрания предметов: бесконечные ряды книг на полках, карандашные и угольные наброски, эскизы, музыкальные инструменты, кисти, модели диковинных изобретений. Стены и потолок сплошь покрывала причудливая роспись: ангелы, в которых угадывалось что-то от сатиров, блуждали на фоне волшебных пейзажей – верно, сам Леонардо приложил к ним свою талантливую руку. А изящная серебряная лира, а коллекция деревянных флейт и лютней, вместе с волынкой сложенных в одном из углов? В особенности запомнился Микеланджело рисунок на стене: обнаженный человек, который раскинул руки и широко расставил ноги, упираясь ими в словно сдерживающий его квадрат, вписанный, в свою очередь, в круг. Это изображение заставило Микеланджело задуматься о совершенных пропорциях человеческого тела. На рабочем столе – ворох вычерченных от руки карт и схем, сваленные грудой кожаные папки, плотно набитые листами, видимо, с рисунками. На высокой подставке причудливо изогнулась ящерица, совсем как живая, но со сказочного вида шелковыми крыльями, рогами и бородкой. Перед ней были закреплены увеличительные линзы, и если смотреть через них, то странное создание выглядело огромным, как гигантский мифический дракон, готовый обжечь зрителя багровым языком.
