– Итак, за меня – я сам, отец и дядя, а за тебя, – Джовансимоне ткнул холеным, не знающим труда пальцем в Буонаррото, – ты, тетя да наша Ноннина, – имея в виду мону Алессандру, подытожил он.
– Погоди-ка, за меня еще мона Маргерита, – внес поправку Буонаррото.
– Слуги не в счет. Только семья.
Мона Маргерита, которая с незапамятных времен служила семейству Буонарроти, ужинала стоя, поодаль от стола, возле мойки. Она поймала взгляд Микеланджело и улыбнулась как ни в чем не бывало – кажется, ничто на свете не могло поколебать ее добродушного спокойствия.
– Так что решение за тобой, дорогой братец. – Джовансимоне, слегка покачиваясь от чрезмерных возлияний, буравил Микеланджело темными глазами.
Остальные тоже смотрели на него выжидающе. Он торопливо, не успев как следует прожевать, проглотил кусок хлеба с домашним сыром.
– Но я же не знаю, о чем вы спорите.
– Я или Буонаррото? Кто из нас двоих лучший сын?
– Mio Dio! – с досадой выдохнул Микеланджело.
Буонаррото рассмеялся, и семейная баталия разразилась с новой силой.
– Тогда и вовсе ничего не говори. – Джовансимоне соскочил со стула. – Ты всегда недолюбливал меня. – Он залпом допил свое вино и поднял пустой стакан. – Итак, счет равный. А поскольку я здесь самый младший и самый умный, объявляю победителем себя.
Зазвучал смешанный хор одобрительных и негодующих восклицаний.
– Ну же, Микеланджело, скажи и ты свое веское слово! – шутливо взмолился Буонаррото.
– Постойте, постойте, да помолчите же! – Микеланджело попытался перекричать шум. – Если уж на то пошло, так счет трое против четверых. Даже пятерых, если считать мону Маргериту. И вообще, Джованни, ты прав, Буонаррото я всегда любил больше, чем тебя.
Братья захохотали. Мона Маргерита выложила на блюдо еще один здоровенный ломоть хлеба и вдруг заметила разодранный рукав Микеланджело.
– Что это приключилось с твоей рукой? Смотри-ка, и глаз подбит, ох… дай-ка мне промыть твои раны.
– Нет, нет, я в порядке, onestamente! – заверил Микеланджело, нежно сжимая ее натруженную руку. – Пустяки, на Кассиевой дороге разбойники шалят.
Джовансимоне подался вперед, выставив локти на стол:
– Да неужто? Всего лишь стычка на дороге? Dai, выкладывай, как было дело, негоже таиться от родной семьи.
– О чем ты? – Микеланджело запихнул в рот новую порцию сыра.
– Ах, так ты хочешь, чтобы я сам все рассказал? – Джовансимоне добавил голосу трагических ноток.
Микеланджело перестал жевать.
– О чем это ты толкуешь, Джованни? – включился в разговор дядя Франческо.
Джовансимоне оглядел родичей невинными распахнутыми глазами.
– А я-то думал, что Микеланджело сам поведает родным о том, как его арестовали и продержали всю ночь в тюрьме.
Семейство снова взорвалось криками. Микеланджело с трудом сглотнул. «Как так арестовали? В чем дело? Объяснись наконец!» – раздавались негодующие возгласы. Только отец по-прежнему молчал, уставившись в тарелку, но Микеланджело заметил, что лицо старика побагровело.
– Откуда ты узнал? – с трудом проговорил Микеланджело.
– А я всегда все знаю, caro fratello, – с ехидцей ответил Джовансимоне. Он откинулся на спинку стула, заложил руки за голову и торжествующе оглядел присутствующих. – У меня, знаешь ли, везде есть друзья.
С раннего детства Джовансимоне любил так развлекаться – сначала наябедничает на братьев, а потом с невинным видом наблюдает за семейным переполохом. Случалось, что под шумок и его собственные далеко не невинные проделки сходили ему с рук.
– Я не потерплю преступника в своем доме, – заскрежетал Лодовико, поднимаясь с места. Это были первые слова, какие услышал Микеланджело от отца после четырехлетней разлуки. – Отправляйся ночевать на улицу, там тебе место.
Лодовико и дядя Франческо схватили Микеланджело под руки и подняли со стула.
– Да постойте же! Я могу объяснить…
Но отец и дядя уже волокли его к двери, чтобы выкинуть вон.
– Это по недоразумению! – От отчаяния Микеланджело захлебывался словами. – Из-за моих связей с Лоренцо!
Услышав имя Медичи, отец и дядя переглянулись. Именно Лоренцо Медичи в свое время спас семью от полного разорения. Он пригласил Микеланджело, тогда еще подростка, жить к себе во дворец и учиться в скульптурном саду Медичи. Лоренцо предложил Лодовико небольшую должность – как плату за то, что тот не будет препятствовать обучению сына. Жаль только, отец упрямо не желал признать того факта, что та спасительная должность досталась ему благодаря сыну, его таланту, и приписывал заслугу одному лишь Медичи.
– Мое имя незапятнанно. – Воспользовавшись их замешательством, Микеланджело вырвал локоть из цепких пальцев Лодовико. – Я чист перед законом и не навлек на наш род ни тени позора.
Битых полчаса Микеланджело пытался вразумить и успокоить взволновавшееся семейство. В конце концов Лодовико смягчился.
– D’accordo. Так и быть, можешь остаться.
У Микеланджело словно гора с плеч свалилась. Если бы в довершение всех несчастий, обрушившихся на его бедную голову, родные изгнали бы его из собственного дома, он едва ли пережил бы это. Пока взбудораженные домочадцы возвращались за стол, он улучил момент и заехал братцу локтем по башке.
– Гаденыш, – процедил Микеланджело еле слышно.
– Во всяком случае, Джованни помогает нам сводить концы с концами, – с упреком заметил дядя Франческо и длинной суповой ложкой почесал спину. – А тебя мы не видим годами.
«Очередной камень в мой огород, – с горечью подумал Микеланджело. – Добро пожаловать в семью».
– Я тоже очень рад видеть всех вас, – проговорил он.
– Ты пропустил похороны матери. – На сей раз упрек прозвучал от отца.
– Мачехи, – мягко поправил его Микеланджело. – Я тогда работал, никак не мог вырваться.
– Ты оставил нас, – добавил Джовансимоне. – Я не такой, я никогда не бросил бы нашего отца.
– Никого я не бросал. Если помните, я уехал в Рим. На работу.
– И сколько же денег ты привез семье? – поинтересовался отец.
Щеки Микеланджело вспыхнули от смущения.
– Нисколько. Несколько сольди. – На самом-то деле у него в кармане лежали шесть лир – почти недельная плата.
– Не многовато ли за труды в самом Риме? – поддел его дядя Франческо.
Микеланджело вздохнул. Ему бы радоваться воссоединению с семьей, а на душе одно лишь разочарование. Он-то мечтал о том, как они побегут к нему по улице, подхватят на руки, станут превозносить его успехи, осыпать похвалами. Он воображал, что домашние встретят его как героя, вернувшегося с победой.
