Леонардо сразу же признал незваного гостя, с ног до головы покрытого грязью. Как же, как же, это снова тот выскочка-скульптор, Микеланджело Буонарроти, который в один памятный вечер так же без приглашения ворвался в его студию. А он-то надеялся на то, что после прилюдного позора малый исчезнет из города, отправится в какую-нибудь глушь зализывать раны. Сейчас этот странный тип выглядел так, словно выпал из повозки и его тащили за ней по грязной дороге. Однако должны же быть какие-то приличия. Можно сколько угодно пренебрегать личной гигиеной, но нарочно изваляться в грязи и в таком виде явиться перед публикой – это, право, уже слишком.
Навстречу другу вышел Граначчи. Он повел незадачливого грязнулю через толпу, и до Леонардо донесся его шепот:
– Я и не думал, что ты собираешься участвовать.
– Я здесь, – задыхаясь, объявил Микеланджело почтенному жюри.
– Здесь для чего? – вкрадчиво поинтересовался Содерини, поморщившись. Даже он, опытный лицедей, не сумел сохранить хладнокровие при виде этого неряхи.
– Участвовать в конкурсе на камень.
– Какой такой камень? – требовательно спросил Джузеппе Вителли.
– Камень Дуччо!
– Какие еще почтенные собрания ты намереваешься прервать своим вторжением, Буонарроти? – елейным голосом осведомился Леонардо, перехватив взгляд Салаи. – Будь добр, поделись своими планами, чтобы в следующий раз я смог подготовиться.
– Мой дорогой Микеланджело, – начал Пьеро Содерини с приторно-ласковой улыбкой, которая придавала ему вид одновременно фальшивый и искренний, – видишь ли, все достойные мастера искусств Флоренции благородно снялись с конкурса в знак почтения перед маэстро Леонардо…
И правда, самые именитые художники города стояли здесь, в первых рядах. Леонардо отметил про себя, что все они были по меньшей мере лет на двадцать старше Микеланджело. Блестящему Андреа делла Роббиа, прославившемуся своей знаменитой бело-голубой терракотой, было шестьдесят пять. Известный скульптор и архитектор Джулиано да Сангалло и двое выдающихся живописцев, Сандро Боттичелли и Пьетро Перуджино, давно разменяли пятый десяток. Даже Давид Гирландайо – и тот приближался к полувековому рубежу. Все они, включая и его, Леонардо, имели превосходство над Микеланджело не только в возрасте, но и в творческом опыте.
– Это правда, сын мой, – заговорил Боттичелли. Его голос звучал как оркестр, в музыке которого гармонично сочетались и прожитые годы, и накопленный опыт. – Все мы уже отказались от камня в пользу Леонардо.
– И тебе не помешало бы последовать их примеру, – заметил Содерини.
– Но ни один из присутствующих здесь достойных мастеров не работает по мрамору. А я работаю. – Для пущего эффекта Микеланджело схватился за свою потертую суму, и та отозвалась звоном инструментов.
– Леонардо – истинный мастер во всех видах искусства, мой мальчик, – поправил его Содерини.
Леонардо и Салаи обменялись ухмылками. Зачем маэстро утруждаться и самому защищать себя? Этим с готовностью займутся другие.
– Вот. – Микеланджело вынул из сумы несколько листов бумаги. – Я сделал кое-какие наброски…
Джузеппе Вителли протянул руку к рисункам Микеланджело, но Леонардо ловко перехватил их.
Он взглянул на верхний лист, и острое чувство пронзило его грудь. Леонардо резко втянул носом воздух. Он увидел не беспомощные любительские каракули, а работу зрелого рисовальщика: великолепно проработанная, словно живая, мужская фигура, одетая в развевающиеся ткани и львиную шкуру, буквально дышала, мускулы почти зримо подрагивали от напряжения. Леонардо посмотрел два других наброска. Динамичная композиция в точности передавала усилия напряженных от движения мышц, повороты и изгибы тел. Тени были обозначены скупыми, но удивительно точными штрихами. И у каждого лица – свое выражение: рвущиеся наружу чувства страха, отчаянной веры, показной удали. Всего лишь сангиной, одной сангиной Микеланджело сумел запечатлеть на бумаге саму жизнь.
Боковым зрением Леонардо оглядел Микеланджело с ног до головы. Измазанное лицо, пропитанная грязью и потом одежда, однако нелепо-жалким этот юнец уже не выглядел.
– Это будет Геракл, – пояснил Микеланджело. – Символ мощи, который заявит миру о том, что Флоренция унаследовала культуру и могущество Древнего Рима.
– Мы рады, сын мой, что среди нас есть такой вдохновенный мастер. – Пьеро Содерини не удостоил эскизы Микеланджело даже беглым взглядом. – Но неужели ты хотя бы на миг поверил в то, что в состоянии соперничать с самим маэстро Леонардо? У тебя и мастерской-то своей нет.
– И это означает, что Микеланджело сможет работать за малую плату, – ловко ввернул аргумент Граначчи.
– Насколько малую? – с внезапной заинтересованностью спросил Джузеппе Вителли.
– Уверен, – решил вступить в дискуссию Леонардо, – что ради горстки сольди вы не поставите весь мой опыт владения кистью против еще не признанного юного таланта.
Микеланджело приосанился и на глазах сделался выше ростом. Леонардо тут же пожалел о том, что упомянул талант конкурента.
– Граначчи прав. – Микеланджело передал свои рисунки Джузеппе Вителли. – Вам действительно не придется платить за мою мастерскую. Она мне не нужна.
– И где же ты собираешься ваять свою статую? Что, прямо здесь? – Леонардо широким жестом обвел огромный рабочий двор Собора.
Микеланджело кивнул.
– Люблю работать под открытым небом. К тому же я живу в семье, так что жилье мне тоже не понадобится.
А вот это уже не шутки. Леонардо ощутил, как напряглись его плечи. Этот безвестный скульптор налетел на него, как ястреб, и пытается украсть у него будущее…
– Я сам изготовляю себе инструменты, так что и за них вам платить не придется, – со всей серьезностью продолжил Микеланджело. – Как не придется оплачивать дополнительный мрамор или помощников…
– Non chi credo! – вознегодовал Леонардо. – У мальчишки кишка тонка изваять из колоссального блока хоть что-то даже с двадцатью помощниками, а он собирается взяться за это в одиночестве!
– И все же, маэстро Леонардо, – обратился к нему Вителли, внимательно разглядывая рисунки Микеланджело. – Не соблаговолите ли понизить плату ввиду конкуренции с молодым человеком?
– Ни за что! – Леонардо решительно вздернул подбородок. – Лучше смерть, чем потеря свободы.
– Я могу обходиться всего несколькими флоринами в месяц, – привел очередной довод Микеланджело.
– И получит город за такие гроши поделку, которая большего и не стоит, – не без ехидства заметил Леонардо.
Но шпилька не достигла цели. Микеланджело продолжал:
– Я единственный среди присутствующих, кто уже работал с цельным блоком мрамора. В семнадцать лет я изваял колосса – Геркулеса, правда, он был ниже того, о котором идет речь сейчас. Однако и та статуя была вот такой высоты. – Он поднял руку над головой. – И еще я сделал Вакха – там, в Риме, он тоже больше рослого мужчины. Из всех художников Флоренции лишь я один способен изваять еще одного мраморного колосса.
