– Я уже сказал, что дело это безнадежное, – заключил Леонардо и поднялся, отряхивая подол своей великолепной туники. – Впрочем, ты и сам это понял, судя по выражению твоего лица.
Это было правдой. Вид камня глубоко разочаровал Микеланджело. И все же… Пусть камень испорчен и безобразен на вид – разве он не заслуживает хотя бы шанса проявить себя?
– Что бы ни родилось в воображении любого величайшего мастера, оно уже заключено в каком-нибудь куске мрамора, – убежденно заявил Микеланджело. Он снова опустился на колени и положил ладонь на грязный бок камня Дуччо. – Мрамор сам подскажет мне, кто живет в нем. А мне останется только убрать лишнее, освободить это существо от каменных оков, а потом остановиться. – Микеланджело закрыл глаза и надавил пальцами на мелкозернистую поверхность. – Случалось ли вам когда-нибудь любить, мастер Леонардо?
– Полагаю, кое-что о любви мне известно, – ершисто ответил тот.
– А разве мы, мастера, не подобны влюбленным? – Микеланджело снова провел пальцами по грубой мраморной коже. – Сначала робки, полны сомнений, ибо нам еще неведомо, что скрывается за внешней оболочкой, но чем больше времени мы проводим с объектом наших желаний, тем глубже понимаем его. Мы замечаем его изъяны, но вместе с тем и возможности, которые в нем таятся. А потом меж нами возникают узы, и наши сердца начинают биться в унисон, мы разговариваем словно одними устами – так созвучны наши голоса. Через любовь мы ведем диалог с собственными душами. – Микеланджело открыл глаза и вгляделся в грязно-серую поверхность колонны Дуччо. – Любовь не поддается планированию, верно? Она родится не из доводов рассудка, не из слов или рифм. Просто в какое-то мгновение мы вдруг ощущаем ее внутри себя – тихим звоном в голове, трепетом в шее, покалываниями в кончиках пальцев. Мы не знаем, почему, каким образом она вдруг поселилась в нас, но она там, внутри, – благодаря нам или даже назло нам. Мы не можем постичь, что она такое – любовь, но в этом самом незнании и ощущаем всю ее.
– Чувства, не контролируемые разумом, ведут к хаосу, – презрительно усмехнулся Леонардо.
– Хаос рождает красоту. В этом сила искусства. – Микеланджело упер взгляд в золотистые глаза Леонардо и мысленно поклялся себе, что не отвернется, даже если черти в Дантовой преисподней начнут поджаривать ему пятки.
Леонардо отвел взгляд первым.
Джузеппе Вителли жестом подозвал членов Управы и Синьории, а также старшин цеха шерстяников, чтобы посовещаться, и спросил:
– Изваял ли Леонардо самостоятельно хоть одну мраморную скульптуру?
– Люди говорят, что если кому требуется исполнить дело в срок и за определенные деньги, то ему не стоит обращаться к Мастеру из Винчи, – заметил один из членов городского совета.
– Постойте, постойте! – запротестовал Пьеро Содерини. – В это тревожное время, когда нас со всех сторон окружают опасности, когда Чезаре Борджиа с папским войском точит на нас зубы и вот-вот вторгнется к нам – говорят, он уже идет на Сиену, да сохранит ее Господь! – а Пьеро де Медичи плетет против нас один заговор за другим, вы хотите поручить какому-то безвестному мастеру, юному и неопытному, создать символ, призванный вдохновить всю Флоренцию на борьбу?
– Я могу сделать эту работу, – заявил Микеланджело со всей убедительностью, на какую только был способен. – Знаю, что могу.
Леонардо презрительно хмыкнул – достаточно громко, чтобы его услышали.
– По крайней мере, у этого малого есть сердце, – высказался кто-то.
– Одиночная статуя-колосс будет смотреться величественно, – подхватил другой.
– А Леонардо утверждает, что это невозможно. Что, если этот юноша провалит заказ?
У Микеланджело перехватило дыхание: вот он, момент, в который все решится.
– Ну так значит, этот провал обойдется нам не слишком дорого, – рассудительно заметил Джузеппе Вителли. – Итак, кто за то, чтобы передать заказ Леонардо да Винчи?
Содерини единственный поднял руку.
– А тебе, Содерини, права голоса никто не давал, – сварливо выговорил ему Вителли. – Кто за то, чтобы передать заказ Буонарроти?
Члены Синьории и Управы, все как один, подняли руки, их примеру последовали старшины цеха шерстяников.
Микеланджело замер, боясь дышать.
– Микеланджело Буонарроти, камень Дуччо твой, – торжественно объявил Джузеппе Вителли. Он подошел к скульптору и энергично потряс его руку. – Наш Дуомо рассчитывает получить великолепную статую для украшения своего фасада.
И в следующий миг в ушах Микеланджело будто зашумело море. Не скрывая восторга, люди спешили поздравить счастливчика, пожать ему руку, ободряюще хлопнуть по спине: «Congratulazioni! Buona fortuna!» А Микеланджело казалось, что он заключен в стеклянную бутылку с плотно притертой пробкой; ласковые морские волны накатывали на него со всех сторон, и откуда-то издалека, словно через преграду стекла и воды, до него доносился хор голосов. Все произошло настолько стремительно, что у него перехватило дыхание.
Граначчи заключил его в крепкие объятия.
– Splendente! Ты добился своего.
Подошли его поздравить и прославленные мастера Флоренции: Андреа делла Роббиа, Пьетро Перуджино, Джулиано да Сангалло и даже Давид Гирландайо, брат учителя Микеланджело Доменико Гирландайо, упокой Господи его душу. Давид всегда завидовал способностям Микеланджело, а сейчас так сердечно поздравлял его, будто неизменно во всем поддерживал своего соперника.
Боттичелли бережно взял лицо Микеланджело в сухие морщинистые ладони.
– Благослови тебя Господи, сын мой, – сказал старик, вглядываясь в глаза Микеланджело, словно стараясь влить в душу молодого мастера свои знания и великую творческую силу.
Когда живописец отошел, Микеланджело повернулся поприветствовать очередного поклонника, но вдруг оказался лицом к лицу с Мастером из Винчи. Лицо Леонардо было непроницаемым, но глаза полыхали холодным огнем. Микеланджело хотел отвесить маэстро учтивый поклон, но, словно окаменев, не мог пошевелиться. Даже дышать у него получалось с трудом.
– Буонарроти, – медленно и раздельно произнес Леонардо. – Послушай напоследок басню. Осел прилег вздремнуть на замерзшем пруду, но тепло его тела растопило лед, и осел проснулся в ледяной купели. – Леонардо с презрением оглядел молодого скульптора, перебегая взглядом со все еще измазанного пылью лица Микеланджело на его покрытые грязью башмаки и обратно. – Смотри, как бы и тебе по неосмотрительности не пришлось растопить лед, на который ты сейчас взошел, ибо эта никудышная глыба, уж поверь моему слову, погребет под собой и твою карьеру, и твое имя. Навеки. – Леонардо резко развернулся и величественно выплыл из двора, а его ряженый помощник с грудой эскизов в руках поспешил за ним.
Все новые и новые поздравители подходили к Микеланджело, а он вдруг ощутил, как в душе начало разливаться непрошеное чувство, готовое вот-вот вытеснить радость и гордость, только что переполнявшие его. Это был страх. Безудержный, почти животный. Прав Леонардо. Да, теперь он – повелитель камня Дуччо, и эта мертвая, молчаливая глыба отныне будет висеть на его шее…
