– Знаешь, в детстве, еще до того, как меня отдали в подмастерья к Верроккио, я часто просил матушку погулять со мной в этом чудесном уголке, – сказал Леонардо, глядя в окно на расстилающуюся внизу виа делла Стуфа. Недаром это самая шикарная улица во всей Флоренции, в ее старинных особняках нашло приют новоиспеченное богатство. – На нас вечно глазели. Мы были бедные, сразу видно, что деревенские, а моя матушка… ну да бог с ним, меня нисколько не трогало, что думают о нас все эти разряженные щеголи. Я мечтал жить на улице вроде этой.
– Я и сейчас мечтаю об этом, – отозвался Салаи. Он расположился ближе к дверному проему, чтобы не пропустить приближение Лизы.
В музыкальной гостиной семейства Джокондо они готовились к первому сеансу позирования. Комната поразила их размерами и невероятной безвкусицей выставленной напоказ роскоши. Стены были обтянуты алым бархатом, потолок украшен многочисленными серебряными чеканками, на полу из мозаики кричащей расцветки выложено изображение древнегреческой музы поэзии и музыки Евтерпы, играющей на авлосе среди целой оравы сатиров. Несмотря на внушительные размеры, в гостиной нашлось место только для одного музыкального инструмента – богато инкрустированного золотом клавесина. Дева Мария, окруженная стайкой ангелочков, украшала его крышку, и Джокондо считал эту роспись верхом совершенства, хотя непропорциональные фигуры на ней выглядели несуразно.
Между тем команда помощников, нанятых специально для этого случая, заканчивала приготовления к предстоящему сеансу. Столики были уставлены высокими стаканами с букетами рисовальных кистей разнообразного вида и толщины и банками с красками; музыканты настраивали инструменты, жонглеры вовсю репетировали свой номер. Леонардо по опыту знал, что созданная им обстановка произведет впечатление на Джокондо. Купцы, а в особенности те, кто имеет дело с таким прихотливым товаром, как шелк, обожают пышность и помпу. Им кажется, что все это ставит их на одну доску с королевскими особами, тогда как в действительности их жалкие претензии иллюзорны.
Для позирования супруги шелкоторговец установил уродливое кресло с высокой спинкой прямо перед вычурным мраморным камином, а вокруг разложил какие-то нелепые безделушки: голубую с золотом кисть, цвета которой соответствовали гербу знатного Лизиного рода, отрез зеленого шелка, призванный символизировать благородное занятие ее супруга, и массивную, всю инкрустированную золотом музыкальную шкатулку. Над креслом Джокондо велел повесить собственный портрет. На современных портретах жёны часто смотрели на изображения мужей, как будто не способны были думать ни о чем другом.
Леонардо скептически хмыкнул, оглядев торжественные приготовления Джокондо, но ничем не обнаружил своего мнения. На первоначальном этапе лучше не заводить споров с заказчиком. Позже он сам решит, что изобразить на заднем плане. В этом-то и прелесть живописи. Реальностью становится то, что запечатлел на полотне мастер.
– Идет, – прошептал Салаи, услышав звук шагов, доносящийся из ведущей к гостиной галереи. Помощники лихорадочно заканчивали наводить на обстановку последний лоск, а Леонардо в непринужденной позе облокотился о подоконник. Он знал: его силуэт, освещенный сзади солнечными лучами, будет окружен небесным сиянием. Шаги стали громче, и у Леонардо начало подергиваться левое веко. Обычно он не поддавался простейшим человеческим чувствам, но здесь случай особый. Мысли об этой юной даме, спасшей ему руку, ухаживавшей за ним, когда он страдал от раны на ноге, неотступно преследовали его на войне. Ничего удивительного в том, что он так разволновался.
Мадонна Лиза дель Джокондо вошла в гостиную – в длинном шелковом платье кричаще-карминного цвета, с тугим узлом волос на затылке. Наверное, сам Джокондо вырядил так драгоценную супругу, подумал Леонардо. От этого жуткого кроваво-красного балахона разило той же безвкусицей, что и от убранства музыкальной гостиной. Лиза стала выглядеть старше, словно с момента их последней встречи прошел не год, а лет пять. Лицо ее оставалось таким же гладким и юным, а вот глаза сделались глубже и засветились жизненной умудренностью; груди и бедра несколько отяжелели вследствие недавней беременности и родов. Брови ее, по последней итальянской моде, были теперь аккуратно выщипаны. Эти голые надбровные дуги придавали ее лицу изысканности и явно свидетельствовали о том, что она уже не прежняя невинная девушка, а искушенная светская дама, хорошо разбирающаяся в новейших веяниях моды, подхваченных знатью Флоренции у самых изысканных королевских дворов Европы. Раньше в ее лице Леонардо больше всего привлекал неповторимый рисунок ее губ, теперь же его вниманием всецело завладели глаза Лизы.
– Играйте! – скомандовал Леонардо. Музыканты заиграли легкую задорную мелодию, пятеро жонглеров начали представление. – Мона Лиза. – Леонардо сорвал с головы шитую золотом шапочку и склонился в низком поклоне. – Мастер Леонардо из Винчи к вашим услугам.
Однако его ангел-спаситель молча прошла мимо и села в тяжелое деревянное кресло лицом к балкону, вызывающе скрестив на груди руки.
Джокондо вспыхнул и, скривившись в смущенной улыбке, заспешил к супруге. Он принялся увещевать ее тихим шепотом, она упрямо хранила молчание, и шепот делался громче и настойчивее. Джокондо всего на пять лет моложе Леонардо, но в этот момент он выглядел точь-в-точь как пожилой брюзгливый папаша, пытающийся сладить со строптивой дочерью. Скорбно покачивая головой, он подошел к Леонардо.
– Боюсь, моя супруга неважно себя чувствует. Видимо, затея с портретом пришлась не очень кстати.
Леонардо пристально вглядывался в затылок молодой женщины. Почему она отказывается перемолвиться с ним хоть словом? Может, он действительно выдумал все предыдущие моменты общения с нею, а в реальности ничего не было? Или она нарочно напустила на себя неприступную суровость из опасения обнаружить перед супругом истинное расположение к нему, Леонардо? Возможно, эта ледяная холодность свидетельствовала не о безразличии, а о чувствах куда более глубоких, чем те, на которые он смел бы надеяться?
– Синьор, думаю, я мог бы немного растопить лед вашей супруги, если бы вы позволили мне возмутительнейшую вольность провести несколько коротких минут наедине с почтенной синьорой…
– Синьор!
Это и правда неслыханно для женщины – остаться наедине с мужчиной, не являющимся ее супругом, а в особенности с художником, который привык наслаждаться красотой всеми доступными способами. Ведь всякий, кто привержен суетности и тщеславию иллюзорной творческой жизни, уже по определению опасен.
– Досточтимая донна немного нервничает, вот и все, – сказал Леонардо.
Джокондо колебался, растерянно теребя украшающую его камзол пуговицу из оправленного в золото жемчуга.
– Однажды я видел, как обезьянка нашла гнездо с копошащимися птенчиками, – вкрадчиво начал Леонардо, обнимая Джокондо за плечи и увлекая к выходу из залы. – Маленькие хрупкие создания привели обезьянку в такой восторг, что она схватила одного и унесла к себе. Обезьянка воспылала к птенчику такой любовью, что принялась целовать и обнимать его, пока не задушила насмерть в своих объятьях. – Леонардо сменил мягкий тон на зловещий. – Остерегайтесь удушить супругу своими заботами, любезный друг. Знатная дама, если ее возлюбленный супруг неотрывно наблюдает за ней, может лишиться своего безмятежного спокойствия. Мне часто доводилось видеть подобное. Лица прекрасных дам, особенно вот здесь и здесь, где мышцы рта… – Леонардо указал на свои щеки, – застывают в напряжении. Из-за этого портрет не получится, я это знаю наверное, синьор. Но если вы позволите мне всего несколько минут побыть с вашей супругой наедине…
