«Страшная неразбериха», – мысленно повторил Микеланджело. Его руки дрожали и горели. В глазах то темнело, то прояснялось.
– Я горю в пламени теней, – прошептал он.
Граначчи силой влил ему в рот ложку супа, но горячая жидкость только усилила жжение в горле. Микеланджело разжал губы и позволил супу вылиться на пол.
– Ну все. Ты уже помог мне, хватит.
Граначчи вскочил, схватил Микеланджело под мышки и попытался взвалить его себе на плечи.
– Нет! – из последних сил заревел Микеланджело, протягивая руки к своему Давиду. Статуя еще не закончена. Если сюда явится Голиаф, он уничтожит бедного пастушка. Микеланджело не мог бросить Давида в одиночестве. Он и сам жив до той поры, пока жив его Давид. Если Давид умрет, умрет и он, Микеланджело.
– Да перестань же. Я хочу помочь тебе.
– Опусти меня, живо!
Микеланджело попробовал стукнуть Граначчи, но сил не хватило, и он, вцепившись другу в волосы, вырвал клок.
Граначчи ослабил хватку, и Микеланджело с грохотом упал на пол.
– Я не оставлю тебя, – прошептал он и пополз к статуе. Кашель разрывал ему грудь. Сотрясаемый дрожью, он свернулся калачиком. Перед глазами возникла черная полоса, которая плавно опустилась, словно занавес, и полностью закрыла свет.
Леонардо
Служанка отлучилась из библиотеки, чтобы принести еще воды. Шелест ее юбки по мраморным плитам пола отдалялся, пока совсем не стих в глубине холла.
Лиза выждала еще мгновение, потом порывисто подалась вперед в своем кресле.
– А что, если он совсем не проснется? Тогда вы возьметесь закончить его статую? – спросила она, продолжая завязавшийся между ними полчаса назад разговор. В течение последних нескольких недель Леонардо каждый день приходил в дом Джокондо делать с Лизы наброски, а она все еще боялась разговаривать с ним в присутствии мужа или служанок. Когда кто-то находился рядом, она опускала взгляд, руки ее безжизненно замирали на коленях. Но стоило им остаться наедине, как глаза ее зажигались интересом, руки начинали порхать, сопровождая каждое слово, а губы быстро-быстро двигались, стараясь поспеть за теснящимися в голове мыслями. Им приходилось дожидаться, когда почтенный супруг, дети и прислуга оставят их одних, ведь только тогда они могли толком побеседовать. Однако такие моменты случались редко и длились недолго, поэтому говорить приходилось быстро, почти скороговоркой.
– Не в моих правилах, мадонна, думать над ответами к еще не заданным вопросам – если это, конечно, не мои собственные вопросы.
Вся Флоренция полнилась слухами о таинственной болезни Микеланджело. Все гадали о том, что подкосило скульптора – лихорадка, одержимость дьяволом или ниспосланное свыше наказание. А вдруг он не оправится от своего недуга – что тогда станет с драгоценным камнем Дуччо? Его выбросят в кучу мусора вместе с другими обломками или, быть может, Мастер из Винчи возьмется завершить статую? Правда, пока еще никто не обращался к Леонардо с подобным предложением, однако версии множились день ото дня.
– Какая разница, кто доделает статую? Интересно другое: я слышал, Содерини не собирается устанавливать ее высоко на фасаде Дуомо – там, где публика не сможет разглядеть ее, хотя изначально так и планировалось. Он желает, чтобы статуя стояла внизу, на земле, а это печально. – В альбоме под быстрыми движениями карандаша Леонардо появлялись плавные изгибы разделенных ложбинкой грудей Лизы. Сегодня она в первый раз позволила своей неизменной шелковой шали немножко сползти с плеч. – Если поднять статую на купол, то из-за своего веса эта чертова штука в конце концов рухнет – как дохлая птичка с небес.
– Вы, как я посмотрю, были бы рады такой перспективе? – поддразнила его Лиза.
– Почему бы нет? Я буду счастлив, если в городе станет меньше произведений искусства – меньше и соперников для моей фрески. Вам она должна понравиться, моя донна. На ней вы не увидите ничего, что героизировало бы жестокости войны.
– И слава богу! Мне кажется, что беспощадная жестокость, с какой люди уничтожают друг друга в погоне за властью, – одна из величайших глупостей нашего мира. – Лиза понизила голос и со страхом добавила: – Вы тоже думаете, что папа Юлий отравил папу Пия, как поговаривают?
– В жизни я много насмотрелся на то, как люди сворачивают с тропы добродетели. – Леонардо придвинул свой стул чуточку ближе к Лизе и наклонился к ней. А она склонилась к нему. – Когда я писал «Тайную вечерю», мне пришлось буквально прочесывать улицы Милана в поисках моделей для персонажей. Для образа Иисуса отыскался красивый молодой мужчина, чья жизнь и карьера находились на подъеме. У него было светлое и чистое лицо, прекрасные волосы, горящие глаза. Для апостола Иоанна я подобрал миловидного юношу, для апостола Фаддея – старого седобородого священника, нашлись подходящие модели и для остальных. За исключением Иуды. Мне никак не встречался такой негодяй с печатью порочности на лице, с которого я мог бы написать предателя. И вот через два года поисков один мой друг сообщил мне, что нашел Иуду. То был сидящий в городской тюрьме вор. Я тут же помчался в его камеру и убедился, что типаж этого малого в точности соответствовал моему замыслу. Его темную, испещренную пятнами физиономию искажала гримаса гнева. Волосы выглядели безобразно. Совершенно опустившееся создание, грешная душа. Я тут же принялся делать с него зарисовки, а он вдруг поднял голову и спросил: «Видать, вы не признали меня, да? А ведь я уже был вашей моделью». Я начал вглядываться в его черты – и что увидел? – Лиза ловила каждое его слово, глаза ее горели от нетерпения. – Представьте, мадонна, это был тот самый человек, с которого я за два года до того писал Иисуса – тогда еще тяга к вину и порокам не изуродовала его облика и души.
– Тот же самый человек, – шепотом повторила пораженная Лиза. Губы ее приоткрылись от изумления.
– Падшие ангелы куда как лучше олицетворяют земную природу человека, чем ангелы, находящиеся на вершине благочестия, а папа прежде всего человек. – Леонардо быстро зарисовал полуоткрытые Лизины губы. – Однако, если всадник поразит своим копьем василиска, его смертоносный яд впитается в копье и убьет не только всадника, но и его коня.
Из холла послышался приближающийся шелест юбки.
– Как это?
– Щупальца зла, если, конечно, оно и правда восторжествовало, могут отравить ядом весь понтификат. Вы должны понимать это – вы же читали что-то из истории.
Лиза вдруг опустила глаза.
– Нет, – тихо произнесла она, и лицо ее вспыхнуло краской стыда. – Я не читала ни из истории, ни из чего другого.
Леонардо в недоумении приподнял бровь.
– Как, но вы же процитировали Цицерона, когда я в первый раз был у вас в доме!
В библиотеке появилась служанка.
– Простите, я забыла взять кувшин.
Взгляд Лизы тут же потускнел. Руки, мгновение назад живо жестикулировавшие, замерли на коленях. Леонардо перевел глаза с этих нежных гладких ручек на свои – похожие на цыплячьи лапки, слишком тощие, все в морщинах, с бесстыдно выступающими наружу костями. Еще одно напоминание о его возрасте. Ему уже пятьдесят. А ей всего двадцать четыре. У нее вся жизнь впереди, и ее юные руки красноречиво говорили об этом.
