Когда над небосклоном появилось солнце, плывущее в густо-красном мареве, Микеланджело призвал на помощь разум и убедил себя в том, что конструкция прочная и что статуя стянута веревками не хуже, чем королевские сундуки с золотом. Да и Господь Бог защитит Давида.
Вдвоем с Буонаррото Микеланджело завтракал на кухне. Оба молчали. Буонаррото не мог поддержать брата во время перевозки статуи – долг призывал его на берег Арно, где он будет помогать Леонардо. Остальные члены семейства вообще не торопились спускаться в кухню, хотя бы для того, чтобы поздороваться или пожелать Микеланджело удачи. Он в одиночестве поспешил к Собору. Вскоре подошли рабочие, а он снова и снова проверял веревки, но, как бы туго ни стягивал их, не мог избавиться от противного сосущего в груди чувства, что перевозка обречена на провал.
– Во сколько начинаем? – поинтересовался Пьеро Содерини и собрал у горла ворот накидки, защищаясь от пронизывающего ветра.
– Уже скоро, – ответил Микеланджело. И опять взялся проверять каждую веревку, каждую деревянную перекладину и каждую деталь платформы вплоть до последнего гвоздя. Затем взобрался на нее и, обхватив руками Давида, начал его трясти что было сил. Убедился, что статуя в своих путах даже не шелохнулась.
Как не пошелохнулось и затопившее его нутро предчувствие беды.
– Ну как, все в порядке? Или что-то не так? – крикнул Микеланджело с платформы стоящему тут же Джулиано да Сангалло.
– Не так? Что ты, мой мальчик, все в полном порядке, – заверил его архитектор, и его морщинистое лицо осветила добрая улыбка. – Сегодня день твоего триумфа. Время пожинать славу.
Граначчи в последний раз обошел платформу, критически оглядывая ее.
– Bueno, – заключил он и ободряюще кивнул Микеланджело.
Нет, он, верно, спятил с этими своими подозрениями. Все уже подтвердили, что конструкция в полном порядке. Давид в целости и сохранности доедет до площади Синьории.
– По местам, – громко скомандовал Микеланджело.
Две дюжины рабочих устремились каждый к своей перекладине и уперлись в них руками, готовые толкать платформу вперед.
– По моему счету… – закричал Микеланджело, хотя горло сжала судорога. – Uno.
«Господи, умоляю, помоги нам!»
– Due.
«Делай что угодно, только защити его», – отчаянно молился про себя Микеланджело.
– Tre!
Рабочие дружно крякнули и налегли на перекладины, сдвигая массивную конструкцию с места. Дерево стонало и потрескивало. Конструкция казалась огромной, высотой до самого неба.
Вдруг что-то холодное упало на лоб Микеланджело.
Он поднял голову. Кроваво-красное солнце заволокла густая пелена туч, в воздухе запахло надвигающейся грозой. Тяжелые дождевые капли начали сыпаться с неба, как конфетти во время праздника.
– Стой! – завопил Микеланджело.
Рабочие перестали толкать конструкцию. Та издала стон и всем весом осела в образовавшуюся под колесами колею. Давид как был, так и остался во дворе мастерской, не сдвинувшись со своего места ни на шаг.
– Почему мы остановились? – поинтересовался Содерини, пристроившийся впереди платформы, будто во главе пасхального шествия.
Дождь лупил огромными каплями.
Сангалло замотал головой.
– Мы не сможем протащить ее по грязи. При таком весе колеса зароются в слякоть по самые оси быстрее, чем кроличий выводок – в нору.
– Ну ладно, попробуем снова, как только дождь прекратится, – сказал Микеланджело. Можно было оставить статую прямо здесь, на соборной земле, под надежным прикрытием парусины. Пусть стоит себе на платформе в ожидании следующей попытки.
Все участники мероприятия попрятались от дождя под навесом, один Микеланджело застыл посреди двора. Он поднял голову и стал жадно ловить ртом дождевые капли. Ему испытать бы разочарование от того, что перевозка сорвалась, а он ощущал громадное облегчение. Пока шел дождь, у него было время понять, что же так тревожит его, и тогда, возможно, он придумает более безопасный способ транспортировки. Пока шел дождь, Давид оставался на месте. В полной безопасности.
– Господи, молю тебя, сделай так, чтобы этот дождь лил бесконечно.
Леонардо
Капли выбивали дробь по крыше, звук эхом разносился по огромной зале Большого совета. Ливень лил не переставая уже двое суток.
Леонардо мерил шагами залу. Скоро, совсем скоро его фреска «Битва при Ангиари» развернется во всю огромную восточную стену. Но пока еще рано браться за краски, надо все основательно продумать и подготовиться. Да и дождь раздражающе напомнил о том, что нужно принять все меры предосторожности, чтобы придать росписи прочность. От затяжных дождей в воздухе скапливается много влаги. От сильной влажности возникает плесень. А если пошла плесень – недолго и до гниения.
В город уже начали просачиваться слухи из Милана о том, что его «Тайная вечеря» отходит от стены. Миланцы в панике искали способы сохранить драгоценную фреску. А Леонардо понимал: вторая отставшая от стены фреска навеки похоронит его репутацию. Ну уж нет. Эту фреску он напишет так, чтобы она крепко держалась на стене на протяжении многих веков.
Значит, следует применить более долговечную фресковую технику – возможно, такую, которая потребует быстрой работы. И никаких изменений потом – ни доработки лиц для придания им выразительности, ни дополнительных штрихов в момент, когда на него снизойдет вдохновение. На сей раз замысел должен быть проработан сразу и целиком, во всем совершенстве и до самой последней детали.
Поэтому Леонардо проводил все время в раздумьях, мысленно разрабатывая композицию фрески. Часами он ходил взад-вперед по своим комнатам, совершал долгие прогулки или стоял как вкопанный посреди залы Большого совета, вперив невидящий взгляд в восточную стену. Стороннему наблюдателю могло показаться, что он бездельничает, что в рассеянности предается грезам, однако для него это была важнейшая часть работы. В его мозгу роились лица, отдельные линии, изгибы, тени, цвета, формы. В паузах между днями и ночами размышлений у него случались приступы яростного рисования, когда он, как одержимый, кидался с мелком к бумаге и быстро набрасывал один за другим вспыхивающие в голове образы пережитой войны.
Пьеро Содерини, Никколо Макиавелли и все в Синьории желали, чтобы фреска Леонардо «Битва при Ангиари» воспевала войну. Они наперебой предлагали ему героев для его картины: доблестных генералов в сверкающих доспехах, солдат, бесстрашно врубающихся в самую гущу сражения, и святого Петра, с небес благословляющего армию Флоренции на великую победу.
Однако Леонардо видел войну. И она запомнилась ему как ужасающее торжество хаоса и жестокости: сверкающая сталь безжалостных клинков, брызжущая из ран алая дымящаяся кровь, пороховая гарь и копоть, отливающая влажной белизной кость, торчащая из развороченной плоти, синева сумерек, опускающаяся на бледные лица умирающих солдат. Его фреска не будет парадной, она передаст неистовый вихрь борьбы, засасывающий в свое чрево, перемалывающий и калечащий людей и лошадей, сверкающий сталью клинков и щитов. Это будет единая кольцевая композиция, затягивающая зрителя в водоворот безумия, заставляющая его скользить по спирали все глубже и глубже в пучину битвы, – точно так же, как война вовлекает солдат в свой страшный круг, разорвать который практически невозможно.
