Основная масса рабочих толкала платформу с Давидом вперед по скользким бревнам, а двое забегали назад, поднимали освободившееся бревно и перетаскивали его под передок конструкции. Все опять налегали на платформу, та продвигалась, и двое мужчин снова переносили бревно вперед. Такими темпами путь, который можно преодолеть за десять минут неспешной прогулки, займет бог весть какое количество человеко-дней. Но Давид полз вперед, и Микеланджело убеждался, что его задумка работала. Пока они преодолевали бугристый двор мастерской, Давид плавно покачивался на канатах, неуязвимый для толчков и тряски.
Изгородь вокруг мастерской облепили толпы любопытных, все хотели поглазеть, как передвигают гигантское изваяние к месту назначения. Лавочники, служанки, крестьяне, матери с детьми без умолку болтали, делясь впечатлениями и даже на радостях распевая песни. В первый раз после наводнения Микеланджело видел своих сограждан такими счастливыми.
Давид уже был готов преодолеть на своих катках ворота соборного двора и выехать на улицу. И вдруг всеобщей эйфории пришел конец.
– Traditore! – раздался голос из задних рядов, и через изгородь, вращаясь в воздухе, полетела брошенная сильной рукой бутылка. Она упала у ног Давида и разлетелась вдребезги. Толпа начала кричать и причитать, а сзади послышалось:
– Viva i Medici!
Шепот ужаса пробежал по толпе. «Medici, Medici, Medici», – передавалось из уст в уста.
Когда-то в юности Микеланджело считался любимчиком властительного семейства Медичи, а теперь их сторонники ополчились на него и его творение. Мир перевернулся с ног на голову. Микеланджело вскарабкался на платформу и с высоты стал вглядываться в лица, отыскивая вандала.
– Эй, кто там хочет драки? – крикнул он. – Выходи и схватись со мной!
Никто не вышел. Граначчи и Сангалло принялись собирать осколки. Над толпой повисла мрачная тяжелая тишина.
– Не лучше ли на денек отложить перевозку? – спросил Сангалло, дрожа от страха. Несколько рабочих позади него закивали в знак согласия.
– Это еще почему? – поинтересовался Микеланджело. Давид даже не покинул двора мастерской, а они уже готовы все прекратить? – Перевозка только началась. Зачем нам останавливаться?
– Микеле, мы и так сегодня много сделали. Безопасно подвесили статую. Платформа двигается вперед, и дело у нас явно идет на лад, вот только… – Граначчи забрался на помост и обнял Микеланджело за шею. Точно так же он поступал и в юности, когда они сталкивались с невзгодами. – На Давида напали. Давай-ка прервемся. Хотя бы до завтра.
– Из-за того что один трусливый вандал швырнул в него одну пустую бутылку? – От ярости и волнения кровь гулко стучала в висках у Микеланджело.
– Figlio mio, – мягко обратился к Микеланджело Содерини. – Они, возможно, правы. Пока Давид находится во дворе Собора, вряд ли кто-то решится напасть на него и навлечь на свою голову гнев Господень. Но стоит ему покинуть мастерскую, покинуть священную землю Собора и оказаться на улице…
– Эта вот бутылка, – Микеланджело взял из рук Граначчи осколок, – подтверждает, что и здесь Давиду небезопасно.
– По крайней мере, пока он здесь, мы можем запереть ворота на ночь, – рассудительно заметил Джузеппе Вителли.
Арочный свод ворот заранее сняли, иначе Давид не прошел бы в проем по высоте, но створки оставили, чтобы ночью воришки не растаскивали сваленный на дворе рабочий инструмент.
Содерини и Граначчи согласно закивали.
– Ну, предположим. Предположим, здесь он проведет в безопасности ночь. А что дальше? – Микеланджело не мог поверить в то, что они и правда готовы от всего отказаться и разойтись. – Что насчет завтра? И послезавтра? А когда Давид уже займет свой пьедестал у входа в городской совет – что будет? Думаете, Бог отвернется от него только потому, что он покинет освященную землю Собора? Считаете, наши сограждане-флорентийцы не сумеют защитить его? – Слова Микеланджело передавались от передних рядов к задним, как евангельская весть во время пасхальных торжеств. Как проповедь. Он надеялся, что его речь достигнет и ушей притаившихся в толпе вандалов. – Если Флоренция не может защитить его там, – Микеланджело указал рукой на улицу, – значит, Флоренция вообще не сможет защитить его, нигде. И значит, Давид обречен на гибель. А если он обречен, то лучше уж я сам его разобью. – Микеланджело выхватил из сумы тяжелый молоток. – Пусть погибнет от моей руки, чем от чьей-то чужой!
– Возьми себя в руки, мальчик, – сказал Джузеппе Вителли.
– Все, Микеле. Остановись. – Граначчи знал, что его друг всего лишь брал их на испуг.
– Путешествие Давида началось сегодня, сегодня же и продолжится. – Микеланджело отшвырнул молоток в грязь. – Пусть принимает бой. Пусть покажет, на что способен. Мы едем. Едем прямо сейчас. Andiamo.
Они передвигали статую еще четыре часа, выкатили ее из двора мастерской и маневрировали, готовясь завернуть за первый на их пути угол. Солнце уже садилось, и Микеланджело объявил, что на сегодня работы окончены. Как бы ему ни хотелось двигаться без остановки до самого конца их дороги, он понимал, что это глупо. Все устали, а уставший человек делает ошибки. И даже совсем маленькая ошибка могла стоить Давиду его мраморной жизни.
Рабочие разошлись по домам, но Микеланджело не мог заставить себя уйти.
– Andiamo, mi amico, – позвал его Граначчи, устало улыбаясь.
– А вдруг Содерини прав? Вдруг Давиду здесь угрожает опасность? – Внезапно Микеланджело показалось, что в густых тенях по краям улицы затаилось больше опасностей, чем в самом неблагополучном квартале Рима, куда ночью не рисковали соваться даже проститутки и карманники. – Я остаюсь, – решительно ответил он другу. – Сейчас весна, значит, ночь будет теплой, похоже, и дождика не ожидается.
– Да брось. Все с твоим Давидом будет в порядке. А тебе нужен хороший отдых.
– Я так беспокоюсь за него, что все равно не засну.
Граначчи положил руки на плечи Микеланджело.
– Послушай. Ты и твое хорошее самочувствие – главный залог успеха нашего предприятия. Ступай домой. Поешь. Поспи хоть немного.
– Я не могу оставить его одного.
Граначчи вздохнул.
– D’accordo, я остаюсь здесь.
– Что?
– Тебе нужно отдохнуть. А я посторожу его.
– Но ты тоже валишься с ног от усталости.
– А ты куда более важен для дела, caro amico. – Граначчи забрался на платформу и устроился у ног покоящегося в своем гамаке Давида. Микеланджело хотел было возразить, но Граначчи на корню пресек спор: – Даже не начинай. – Он снял с себя плащ и свернул его валиком, соорудив себе подушку. – Помнишь, как однажды, когда мы были еще мальчишками, я стащил твои рисунки, показал мастеру Гирландайо и заставил его взять тебя в ученики? Я все это проделал тогда, потому что верил в тебя. Сейчас для тебя настал момент подтвердить, что я тогда был прав. Ступай домой. Выспись. Не ради себя, так хотя бы ради Давида.
