Микеланджело ужасно боялся оставлять Давида. Но верный Граначчи будет рядом, чтобы защитить его.
– Не спускай с него глаз.
– Буду беречь как зеницу ока.
Леонардо
Дверь за ней неслышно закрылась. Она подняла голову, откинула капюшон темно-синей накидки. Он стоял в центре флорентийского баптистерия, расположенного рядом с собором Санта-Мария-дель-Фьоре, – изящного восьмиугольного здания без перегородок и колонн. Леонардо и Лиза были одни в этом огромном пустом пространстве.
Леонардо не представлял, как она отреагирует на его письмо с просьбой о встрече наедине в баптистерии. Он невероятно обрадовался, когда она ответила согласием, а потом занервничал, получив утром ее записку о том, что она сможет прийти сегодня вечером. Ее супруг, писала Лиза, пойдет поглядеть, как перевозят гигантского Давида Микеланджело, а потом отправится на пирушку с другими торговцами. Макиавелли снабдил Леонардо ключом от баптистерия, и, когда святые отцы заперли помещение на ночь, маэстро воспользовался ключом и тихонько проскользнул внутрь. В ожидании Лизы он зажег несколько свечей – в добавление к лунному свету, льющемуся через окулюс.
Теперь, оказавшись наконец лицом к лицу с ней, Леонардо хотел было поблагодарить ее за согласие встретиться, но она опередила его.
– Я пришла лишь затем, чтобы выразить вам мои самые сердечные сожаления из-за… – она скорбно опустила глаза, – той катастрофы. Я знаю, что вы взялись за это дело в определенной мере из-за меня, из уважения ко мне. И значит, в несчастье есть частица и моей вины. Я все время молюсь и до конца своих дней буду читать «Аве, Мария» за упокой душ несчастных жертв. – Лиза сделала чопорный реверанс и повернулась, чтобы уйти.
– Вы не должны винить себя. Я взялся за эту работу из гордыни.
Лиза остановилась, ее рука замерла над дверной ручкой.
– Это я прогневил Господа, я возомнил, что способен совершить то, что выше моих скромных сил. Прошу вас. Не уходите. – Леонардо перешел почти на шепот, будто опасаясь, что и здесь, в пустом баптистерии, их кто-то может подслушать. – Все это вы могли бы сказать мне и у вас дома.
– Я велела моим служанкам больше не оставлять нас с вами наедине, если вам вдруг снова захочется делать с меня эскизы. Я думала, у меня больше не будет шанса… А потом получила ваше письмо… Нет, мне не следовало приходить. – Лиза решительно открыла дверь.
– Я смешон, да? – Голос Леонардо отозвался эхом в круглом пустом помещении, отразившись от мраморных стен. – Со стороны я выгляжу смешным и нелепым?
Лиза слегка повернула голову в его сторону.
– Пожалуйста. Скажите. Мне больше некого спросить. Никто кроме вас не ответит мне честно, как есть.
Она помедлила всего мгновение, потом спросила:
– А как же ваша матушка? Такие вопросы вам следовало бы задавать ей.
– Умерла.
Лиза снова закрыла дверь. Обернувшись, посмотрела на Леонардо. Печаль омрачила ее черты.
– Но даже если бы она была жива, – заторопился Леонардо, – она никогда не сказала бы мне правды. Тогда, в годы моего детства, она была замужем за отвратительным пьяницей. Нет, не за моим отцом. И мать врала ему все время ради нашей с ней безопасности. В четырнадцать лет меня отослали из дома, отдав в ученики к ювелиру. В те годы мы с ней вообще редко разговаривали, неважно, было это искренне или нет. – Леонардо поднял голову, вгляделся в купольный потолок, выложенный великолепной золотой мозаикой. – Последние два года жизни мать провела со мной, при миланском дворе, но и в ту пору не говорила мне правду. Она держалась со мной чрезмерно почтительно, потому что нуждалась в моей поддержке. В моих деньгах. В моей славе. – Он перевел взгляд на Лизу: – Поверьте, никто не скажет мне. Так, может, хотя бы вы? Признайтесь, в глазах окружающих я выгляжу невозможно смешным и нелепым?
Она вскинула голову и оценивающе посмотрела на него.
Под ее пристальным взглядом он вдруг сам себя застеснялся. Ему показалось, что его пышные вьющиеся волосы похожи на парик, и он захотел убрать с головы это неуместное украшение. Он подумал вдруг, что слишком кричаще вырядился для тайной встречи, и теперь стыдился щегольских кожаных туфель на высоких подошвах, чулок, выставляющих напоказ тощие костлявые ноги, короткой туники густо-малинового цвета. Он смущенно переминался с ноги на ногу.
– Нет. Для меня – нет, – наконец уронила Лиза.
Леонардо начал нервно теребить бороду. «Возможно, я заставил вас чувствовать себя некой диковинкой, которую… – в ушах Леонардо зазвучал злой голос Микеланджело, – которую я изучаю через увеличительные стекла, лупы и прочие окуляры, как ученый, столкнувшийся с неизвестным науке созданием?»
И снова Лиза, прежде чем ответить, помедлила, словно обдумывала ответ.
– Не в точности так, хотя на первых порах у меня возникало ощущение, будто вы видите во мне древнеримский артефакт: нечто редкое, прекрасное, что следует поскорее откопать и тщательно изучить.
Леонардо вспомнил, как сидел в кабинете Изабеллы д’Эсте среди разношерстного собрания золотых безделушек и ощущал себя одним из экспонатов ее коллекции. Как ему претило это мерзкое чувство!
– На первых порах? Но не потом же, правда? – Он шагнул к Лизе. – Не когда вы лучше узнали меня?
Ее руки запорхали перед грудью.
– Я жена, я мать, и я дорожу этими своими званиями. Мне пора. Мой кучер думает, что я пришла сюда помолиться за свою маленькую дочурку. – Она осенила себя крестом и тихой скороговоркой произнесла слова молитвы. – Он, верно, уже удивляется, что задержало меня здесь так надолго.
– Должно быть, я чем-то обидел вас. – Он хотел подойти к ней, взять за руку, но не решался. – Молю вас, скажите. Я теряюсь в догадках. Честно.
Она сделала глубокий вдох. Звук ее голоса поплыл к куполу, как молитва.
– Вы говорили мне, что можете писать картины, только сохраняя научную объективность. Что вам нужно отстраниться от изображаемого объекта.
Он невольно нахмурился. Похоже, он действительно всем рассказал об этом.
– Но тогда вы уже всячески заигрывали со мной. Вели фривольные разговоры, касались меня, флиртовали. Вначале я не обращала внимания, считая это причудой художника, а потом, когда вы сказали это… я подумала, что вы и не собирались писать мой портрет. Ведь вы оказались чересчур близко ко мне. На самом деле вы просто пытались соблазнить меня, втянуть в богопротивный грех.
Леонардо открыл рот, чтобы возразить, но не нашел слов.
Она решительно набросила на голову капюшон, скрывший ее глаза в густой тени.
– Мой муж – он и правда смешон. Но я жена, я мать, и я дорожу этими своими званиями.
– Синьора Джокондо, простите. Я заблуждался. – «Относительно стольких вещей, что и представить страшно», – добавил он про себя. – Хотел бы я, чтобы человеческую натуру можно было понять так же легко, как пересчитать деревья в лесу или проследить за парящей в небесах птицей. Если бы люди были так же ясны и предсказуемы, как ясна и предсказуема наука. Будь оно так, я, безусловно, изучал бы их с расстояния.
