Наконец наступил день осмотра статуи. Стоя на ступеньках дворца Синьории, Микеланджело собирался с духом, прежде чем войти внутрь Давидова убежища и срезать веревки, держащие парусину. Рядом ожидали Граначчи, Содерини, Джузеппе Вителли, Боттичелли, Перуджино и Джулиано да Сангалло – самый узкий круг посвященных. Предстоящий осмотр статуи держали в строгом секрете. Не хватало еще, чтобы по городу поползли слухи об отколотом локте или треснувшей ноге (не дай бог!) раньше, чем они сами оценят ущерб и решат, как исправить дело. Микеланджело от волнения подташнивало. Перед глазами снова поплыли черные точки. Он засунул руки в карманы и погрузил пальцы в мраморную пыль, чтобы унять волнение. Сейчас не время поддаваться слабости.
Пьеро Содерини подтолкнул Микеланджело к двери сарайчика и прошептал:
– Buona fortuna.
Граначчи подал другу зажженную лампу.
Под оглушительный звон, стоящий в ушах, Микеланджело взял лампу, вошел в убежище Давида и плотно закрыл за собой дверь.
Он покинул сарайчик только после того, как, сняв со статуи парусину, тщательно обследовал каждый ее изгиб, каждый дюйм; только после того, как его рассудок осознал увиденное.
Однако он никак не находил в себе сил вымолвить хотя бы слово. Заглянув в его лицо, Содерини простонал:
– О нет! Все плохо. Сможешь исправить дело?
Микеланджело попробовал пошевелить языком.
– Господь… – единственное, что ему удалось выдавить из себя.
– Господи, только не это. Она что, совсем разрушилась, да? – Голос Сангалло дрожал. – Это я виноват. Не канатами надо было его крепить, а…
– Господь сохранил его, – наконец выговорил Микеланджело.
– Что? – подался вперед Граначчи.
– Господь Бог… Господь Бог донес сюда Давида в собственной деснице. – Голос Микеланджело обрел силу. – Господь Бог встал между ним и летящими в него камнями, ибо, клянусь, я не нахожу другого объяснения тому, что увидел. Мрамор целехонек, на нем нет ни единой царапинки.
Содерини выхватил у Микеланджело лампу и бросился в сарайчик. За ним – Джузеппе Вителли.
– Правда? – крикнул им Граначчи. – Я-то боялся, что там уж точно…
– Нет, полный порядок! – послышался возглас Содерини. – Ни малейшего изъяна.
У Микеланджело защекотало в горле. Откуда-то изнутри его существа вылетел смешок. Потом еще, и еще, и еще. И вот он уже хохотал во все горло – так, как не хохотал с самого детства. Он заразил своим смехом Граначчи, Сангалло, Перуджино, Боттичелли. Все они смеялись до тех пор, пока у Микеланджело не полились по щекам слезы.
Один за другим они бегали в сарайчик, чтобы собственными глазами посмотреть на чудо.
– Невероятно! – объявил Джузеппе Вителли. – Мрамор так блестит, что я увидел в нем свое отражение.
– Только поглядите, как сурово насуплены его брови, какой грозный у него взгляд, – воскликнул Перуджино. – Он и правда выглядит устрашающе.
– Могу поклясться, в его жилах пульсирует живая кровь, – добавил Боттичелли.
Содерини дольше всех исследовал статую, а выйдя, заметил:
– Но вот нос по сравнению с остальными чертами лица немного… – он повертел рукой, подбирая точное слово, – толстоват. Верно ведь?
– Что? – В загоревшемся взгляде Боттичелли можно было прочесть все, что он думает о людях при власти и деньгах, которые вечно мнят себя такими же знатоками искусства, как мастера, посвятившие ему всю свою жизнь. Микеланджело винил в этом себя и других художников: это они добивались того, чтобы их произведения выглядели так, словно дались им без особых усилий.
– Думаю, тебе надо чуть-чуть подправить его, – предложил Содерини.
Граначчи скорчил гримасу.
Давид пережил тяжелое путешествие и нападение приспешников Медичи и теперь может погибнуть из-за прихоти политика, который ничего не смыслит в искусстве?! Микеланджело сжал челюсти, сдерживая порыв послать Содерини ко всем чертям. Но Содерини – его патрон, его заказчик. Во власти гонфалоньера навеки отправить Давида на какие-нибудь задворки, где его мало кто увидит. Если Микеланджело желал, чтобы статую торжественно явили публике, ему следовало ублажить патрона, какой бы невежественной ни была его просьба.
– Отчего бы нет, синьор, полагаю, вы правы. – Микеланджело изо всех сил постарался придать своему тону чарующей легкости, которая так присуща Леонардо и так бесит его, Микеланджело.
– Микеле, – прошипел Граначчи, – нос и так безупречен.
– Сейчас поглядим, что тут можно сделать. – Микеланджело выудил из сумы молоток и резец и направился к статуе.
– Постой, Микеланджело, не надо! – Боттичелли обернулся к Содерини: – Не хотел бы перечить вам, синьор, но я не думаю, что молодому человеку нужно что-то исправлять. Статуя и без того совершенна, как…
– Да бросьте, маэстро Боттичелли! – весело сказал Микеланджело, взбираясь по лесам к голове Давида. – Гонфалоньер Содерини обладает самым тонким эстетическим чутьем во всей республике, и если он утверждает, что нос надобно подправить, значит, он и правда плоховат.
– Микеле, – в отчаянии прошептал Граначчи, – не делай этого…
– Прошу вас, дайте мне работать, – твердо пресек разговоры Микеланджело и установил резец на спинку Давидова носа. Он опустил на резец молоток. Вокруг взвилось облачко мраморной пыли, крошки мрамора снежинками полетели вниз.
Боттичелли в ужасе спрятал лицо в руки. Граначчи издал протяжный стон.
Содерини победно улыбнулся.
– Твоя решительность делает тебе честь. Она вдохновляет!
Микеланджело, закончив орудовать молотком и резцом, сдувал с носа Давида пыль. Затем протер его куском фетра. Спустился с лесов, подошел к Содерини и обнял его за плечи:
– Molto grazie, гонфалоньер Содерини, огромное вам спасибо, вы были совершенно правы.
– Рад, что оказался полезен, – самодовольно ухмыльнулся тот и подошел к Давиду ближе, чтобы получше разглядеть результат.
Мастера искусств обступили Микеланджело, Граначчи прошептал:
– Что ты там сделал?
– Ничего. – Микеланджело разжал руку и показал другу горсть мраморной пыли из своего кармана.
Он только делал вид, что работает резцом, а сам просто высыпал зажатую в кулаке мраморную пыль. Ему не составило труда убедить Содерини в том, что он подправлял нос Давида, тогда как на самом деле подправил лишь восприятие своего патрона.
– Всегда давай понять заказчику, что он башковитее тебя.
– Разве я не говорил, что один крохотный штришок способен сотворить чудо? Теперь лицо Давида совершенно идеально.
– У вас и правда непревзойденно острый глаз, – прочувствованно произнес Боттичелли, направляясь к Содерини. – Надеюсь, что очень скоро вы удостоите и меня заказом и шансом воспользоваться вашим блестящим художественным чутьем.
