Содерини достал из кармана пухлый кожаный мешочек.
– Держи, сын мой. – Он положил мешочек в руку Микеланджело. – Ты заслужил.
– Что это? – Микеланджело развязал тесемки и заглянул внутрь. Ух ты, такой уймы золота он еще не видел.
– Считай, что это премия. За безупречно выполненную работу.
Денег было достаточно для того, чтобы брат Буонаррото открыл любую, какую только пожелает, лавку, и тогда он наконец попросит у шерстяника руки Марии, пока его не опередил другой претендент. Хватит и на то, чтобы справить отцу достойный его положения камзол, и на мебель для восстановленного дома, и еще куча останется.
Пока остальные обсуждали предстоящее празднество по случаю открытия статуи, Микеланджело незаметно выскользнул из сарайчика и оглядел пустую площадь.
Его семейство будет счастливо получить столько денег, в этом он уверен. Но мешок золотых флоринов не имеет значения, как и одобрение со стороны нескольких друзей и сторонников. Он сможет праздновать триумф не раньше, чем услышит радостные приветствия в адрес его Давида из уст сограждан-флорентийцев. Ибо если народ Флоренции не примет Давида, все остальное – и полученное золото, и радость, и облегчение от успешного прибытия статуи на место – потеряет для него всякий смысл.
Леонардо. Лето
Они неспешно прогуливались по площади Синьории, и Лиза взяла Леонардо под локоть. Через кружевную перчатку Лизы и тонкий шелк своей туники он ощущал тепло ее кожи, и это кружило Леонардо голову. От исходящего от нее аромата, на сей раз смеси примулы и цитруса, он чувствовал себя опьяневшим, хотя с утра не выпил еще ни глотка вина.
– Но вы же ее видели, – сказала Лиза, изящно переступая через кучку конского навоза. Сегодня площадь была запружена повозками и экипажами, по ней деловито сновали рабочие и пешеходы.
Леонардо замотал головой.
– Я видел статую, когда он только-только начерно изваял ее, даже не фигуру, а лишь контуры. Ничего конкретного. Правда, однажды мне ее пробовал описать Макиавелли – он видел Давида перед окончательной полировкой, – но что взять с него, политика? Его описание звучало на редкость бестолково. Так что я не имею ни малейшего представления о том, как она выглядит. И увижу результат тогда же, когда и остальная публика.
Они прогуливались около входа во дворец, как раз перед Давидом, все еще скрытым за высокими глухими стенками сарайчика. Этот осмотр статуи, пусть и спрятанной, – последний из тех предлогов, которые регулярно измышлял Леонардо, чтобы повидаться с Лизой без назойливого присутствия ее почтенного супруга. Организовать еще одну встречу наедине, как ту, в баптистерии, им больше не удавалось, зато они уже несколько раз выходили вместе на прогулку.
– Но если статуя полностью готова и уже установлена на положенном месте, почему они тянут и откладывают ее торжественное открытие до сентября?
– Просто Содерини желает на весь мир заявить о независимости, богатстве и могуществе Флоренции. О, он сумеет извлечь из этого события все, что только возможно. Он пригласил на праздничную церемонию высшую знать со всего полуострова. Даже папе послал приглашение.
– Думаете, папа приедет?
Леонардо хмыкнул.
– Если Содерини надеется на то, что папа рискнет предпринять путешествие во Флоренцию, он должен дать понтифику время подготовиться. Кроме того, долгое ожидание, как ничто другое, интригует и разжигает интерес публики.
– Уж не по этой ли причине вы отказываетесь показать мне мой портрет? Пытаетесь еще больше заинтриговать меня?
Подол длинного платья Лизы колыхался на ветру, задевая ногу Леонардо.
– Я никогда не позволил бы себе дразнить ваше любопытство, моя донна. Я просто еще не окончил его. А модели не полагается видеть портрет, пока он полностью не завершен.
– Но если вы его еще не окончили, отчего больше не приходите писать с меня эскизы?
Они слева обошли дворец Синьории и, зайдя в крытую Лоджию Ланци, оказались среди целого леса белеющих в полумраке мраморных изваяний. Некоторые напоминали очертаниями старые кряжистые дубы.
– В этом нет нужды. Я тысячу раз зарисовывал ваши черты и уже сумел в наилучшем виде отобразить их на портрете.
– Так отчего вы не заканчиваете картину? Вам нужно что-то еще?
– Я должен запечатлеть вашу душу.
Лиза замолкла и остановилась перед древнеримской статуей сидящей женщины – ее голова и рука были давно отломаны и утрачены.
– Но ведь душу увидеть нельзя. Как же вы ее запечатлеете?
О, этот вопрос открывал беспредельные горизонты. Леонардо приготовился обстоятельно ответить Лизе.
– Синьор Леонардо, – чей-то голос грубо вторгся в его мысли.
Лиза мгновенно выдернула свою руку из-под его локтя и отошла в сторону.
Леонардо оглянулся. Их разговор прервал молодой мужчина, одетый в добротный старого покроя коричневый камзол и такого же цвета широкополую шляпу. Нижняя челюсть у него была крепкой и широкой, как у Леонардо, а глаза отливали тусклой сталью. Леонардо сразу же узнал его, только имени припомнить не мог. Артуро? Или Антонио? Да, Антонио. Ну конечно, как же он запамятовал? Молодой человек отвесил ему почтительный поклон, но Леонардо не торопился с ответом.
– Я искал вас. Хотел сообщить одно известие.
Леонардо слегка приподнял бровь и больше ничем не проявил своей заинтересованности.
– Это о моем отце, – продолжал Антонио.
– Вы ведь знаете, что мне нет дела до этого чертова нотариуса. Andiamo, мадонна Джокондо, я хотел бы показать вам здесь кое-что еще. – Он взял Лизу под локоток и повел ее вглубь лоджии.
– Кто это? – шепотом спросила она.
Но прежде чем он успел ответить, Антонио громко сказал им вслед:
– Сегодня в седьмом часу утра мой отец отошел в лучший мир.
Леонардо остановился, но головы не повернул. Вместо этого он сделал глубокий вдох. В лоджии стоял застарелый запах мочи и плесени. Что это ему вздумалось привести даму в такое зловонное место?
– Я подумал, что вам следует об этом знать, – пояснил Антонио. Леонардо, так и не обернувшись, слушал, как молодой человек уходил; его шаги удалялись, пока не стихли совсем.
– Кто этот синьор? И кто умер? – спросила Лиза.
– Так, никто. – Леонардо смотрел куда-то вдаль.
– Не никто. Я же вижу, как вы опечалены. Прошу вас, вам лучше присесть. Вы так бледны.
Она погладила его по руке, но он увернулся от ее ласки. Он не желал, чтобы кто-то касался его.
Он опустил взгляд на переливающуюся птичку в перстне, украшающем его левую руку, – в том самом, что подарил ему король Франции в знак поддержки его экспериментов с полетами. Проведай старый хрыч нотариус об этих замыслах Леонардо, он точно объявил бы его угрозой всему человечеству.
