– Не могу я туда идти. Пусть Давид сам справляется.
– Ну, он-то справится, не сомневайся, – рассмеялся Граначчи. – Ему что, камень – он и есть камень. Ни чувств, ни мыслей. – Он пошел к лестнице, но не дойдя до ступенек, повернулся к Микеланджело. – Знай, прямо сейчас на площади собралась толпа флорентийцев, и они не меньше тебя дрожат от страха. Только боятся они не того, что кто-то отвергнет их произведение. Их страхи реальнее твоих. Они боятся Медичи. Боятся папского войска и вторжения французов. Представь, как это выглядит: ты, создатель могущественного Давида, страшишься показаться на открытии собственного произведения. Думаешь, этим ты вдохновишь людей на битву с их собственными Голиафами? Не статуя нужна нашим согражданам. Им нужен кто-то, кто подаст пример, встанет лицом к лицу с неизвестностью, с тем, чего боится, и выживет, не даст себя уничтожить. Так что не ради себя тебе нужно идти туда, Микеланджело Буонарроти. И не ради меня. И даже не ради твоей семьи. И уж, разумеется, не ради бесчувственной глыбы мрамора. А ради народа Флоренции. Ступай.
Леонардо
Дверь распахнулась.
– Маэстро Леонардо! Добро пожаловать, заходите, заходите, – рассыпался в любезностях Франческо дель Джокондо и широким жестом пригласил Леонардо и Салаи внутрь.
– Я принес вашу картину. – Леонардо показал хозяину завернутый в льняное полотно и перевязанный веревкой портрет, но отдавать не спешил. Когда Джокондо закрыл за ними дверь, левый глаз Леонардо снова задергался. Он внес картину в дом, который она уже никогда не покинет. – Синьора дома?
– Да, но она наверху, занимается с детьми. – Джокондо поправил высокий воротник камзола с длинными фалдами, сшитого из красно-золотой парчи и украшенного крупными золотыми пуговицами. Смотри-ка, вырядился, словно на прием к королю. – Не в ее обычае присутствовать при моих сделках.
Леонардо кивнул. Он и не ожидал увидеть ее, но ответ Джокондо окончательно и бесповоротно подтвердил его предположения.
– Угодно ли вам взглянуть на то, как я буду вешать картину?
– Весьма угодно, синьор. Очень рад, что вы пришли, – говорил Джокондо, ведя их по длинному тусклому коридору мимо гостиной, где супруги принимали гостей, мимо помпезной парадной столовой и музыкальной гостиной. – Некоторые мои друзья имели удовольствие увидеть портрет во время вашего показа. Они уверяют, что я не разочаруюсь. Но я не хотел смотреть картину в присутствии зевак. Я готов и подождать, чтобы насладиться ею частным порядком, без чужих глаз. – Наконец они дошли до задних комнат дома. Джокондо отворил маленькую дверь. – Прошу, мой личный кабинет, – объявил он. – Картина будет висеть здесь.
Леонардо оглядел крохотную, темную, воняющую плесенью каморку. Единственное окно находилось слева, по углам высились рулоны тканей. Массивный деревянный стол уродливой формы был завален пуговицами, катушками ниток, кипами тесьмы и кружев. Крепкий смолистый дух горящих в камине дров не заглушал застоявшихся в помещении запахов.
Джокондо сдвинул на край столешницы стопку книг и какие-то принадлежности для шитья. Протянул руки.
– Ну вот, давайте-ка ее сюда.
Леонардо крепче сжал портрет. В огромном для такой комнатушки камине потрескивали только что подброшенные поленья. Стоит хотя бы крохотной искорке случайно выскочить из очага на старый вытертый ковер, и эта конура мгновенно займется огнем, а все ее содержимое превратится в груду золы.
– Принимаете ли вы в кабинете посетителей, синьор?
Леонардо многократно бывал в доме Джокондо, но ни разу – в кабинете.
– Разве что кого-то из членов семьи, ближайшего партнера время от времени, а в общем – нет, никого. Это мой личный кабинет. Для уединенных раздумий о несуетном, так сказать.
– И значит, никто другой не увидит портрета?
– О, я предпочитаю иметь супругу в своем безраздельном владении. Давайте-ка ее сюда. – Джокондо в нетерпении потирал пальцы. Леонардо не двигался, и тогда Джокондо повторил: – Маэстро Леонардо? Ну что же вы? Картину давайте.
Леонардо кивнул, но все же держал портрет под мышкой.
– Мастер, – прошептал Салаи.
Больше держать ее при себе невозможно. Невозможно. Она принадлежит ему.
– Ну разумеется. – Леонардо передал наконец свое произведение владельцу.
Джокондо схватил со стола нож и взрезал по краю льняную ткань – словно обертку, в которую мясник завернул добрый шмат мяса.
– А вот и она. – Он поднял портрет к свету.
Леонардо отвернулся к крохотному слепому окошку, чтобы не видеть свою работу в этой затхлой конуре. Он уже сказал ей свои прощальные слова.
– Интересно, интересно… – бормотал Джокондо, – но… странно. Я еще не видел ничего подобного. – Он замолчал, вероятно, подыскивая слова для похвалы. – Позвольте, но где же штуки шелка, где моя музыкальная шкатулка, где фамильный герб ее отца? И этих восхитительных опаловых пуговиц не видно – тех, что выписаны из Венеции. И моего портрета нет. И потом, что это за пейзаж такой у нее за спиной? Что-то я его не узнаю… Но правы мои друзья. Она здесь совсем как настоящая. Прямо как живая. Будто сидит передо мной прямо сейчас и всегда будет со мной, в моем кабинете…
От скрежета дерева по камню Леонардо вздрогнул – это Джокондо елозил портретом по столешнице.
– Осторожнее, пожалуйста, – предостерег его Салаи. – Живопись требует бережного отношения.
Лиза больше не принадлежала Леонардо, она – собственность своего супруга. Она жена и мать, и она дорожила этими своими званиями.
– Вон там. Самое подходящее для нее местечко. Она словно специально предназначена для него. Посмотрите, маэстро. Не правда ли, смотрится превосходно?
– Да, – не поворачиваясь, уронил Леонардо.
– И кстати, я слыхал, что в свои картины вы любите зашифровать какой-нибудь ребус. Это правда?
Леонардо смотрел вниз, на то, как блестит Арно в скупых лучах солнца. Река снова текла в прежнем русле, следуя пути, начертанному для нее природой.
– Если так, вы должны сказать, какую загадку припрятали в моей картине. Ну просто обязаны. Клянусь, я никому не разболтаю, это точно, но для меня будет особенным удовольствием знать то, что сокрыто от других. Говорят, что вы добавили или, скажем так, зашифровали математическую задачку в вашем… э-э-э… «Святом Иерониме», кажется? И нечто такое, связанное с созвездиями, есть в вашей Мадонне – той, что в скалах. И еще говорили о музыкальной фразе в портрете синьоры де Бенчи? А, нет, там стихи, а ноты, они в… – Джокондо наморщил лоб.
Леонардо смотрел в окно и думал обо всех секретах, больших и маленьких, которые за долгие годы рассыпал по своим картинам. Досужие зрители никогда не обнаружат их, а сам он ни за что не проговорится, но сейчас все прежние загадки казались ему мелкими и незначительными в сравнении с той, которую он запрятал в портрете Лизы. О, эта тайна много глубже остальных, хоть и не имеет никакого отношения ни к науке, ни к математике, ни к звездам. Ее не постичь, опираясь на знания из истории, литературы или механики. Как бы старательно ни выискивали ее глаза или разум. Ее можно только почуять. Сердцем.
