Леонардо вздохнул. Это целиком его вина.
Джокондо требовательно протянул руку:
– Полагаю, у вас есть кое-что, принадлежащее мне.
– Да, спорить не буду, – согласился Леонардо. Он избегал смотреть на Салаи. Или на Лизу. И опустил взгляд на свой перстень. – Думаю, этого, – сказал он, снимая перстень с пальца, – более чем достаточно, чтобы покрыть мой долг перед вами. – Леонардо уронил сверкающую птичку в ладонь Джокондо.
– Нет, – прошептал Салаи.
Шелкоторговец хотел было возразить, но блеск золота, рубинов и изумрудов закрыл ему рот.
– Это настоящее?
– Перстень подарен мне королем Франции Людовиком XII. На него глубокое впечатление произвели мои мечты о полетах в небе наравне с птицами. Заверяю вас, вещица – не подделка.
– Вы думали, что сможете летать? – удивился Джокондо.
– Нелепо, знаю. – Он поймал Лизин взгляд. – Но я потчевал его величество занятными рассказами о моих экспериментах с полетами, и он подарил мне это. Чтобы воодушевить меня и поддержать в осуществлении моих замыслов. – Теперь у него осталась лишь одна мечта, над осуществлением которой он будет трудиться, покинув этот дом. – За этот перстень вы сможете нанять сотню живописцев, и они напишут вам сотню портретов.
– Нисколько в том не сомневаюсь, – кивнул Джокондо.
– Тогда я могу уйти? С портретом?
– Да, конечно… – пробормотал Джокондо, не в силах отвлечься от сверкающих камней.
На один последний короткий миг Леонардо встретился глазами с пронзительным взглядом Лизы. Она попыталась спрятать улыбку, но не сумела укротить радость. Леонардо повернулся и пошел к двери.
– Но вы собираетесь окончить портрет, ведь правда? – крикнул ему в спину Джокондо. – И тогда приносите его сюда. Надеюсь, вы позволите мне снова оплатить его?
– Безусловно, – отозвался Леонардо, крепко прижимая к себе картину. – Я человек слова. И всегда оканчиваю то, что обещаю окончить.
Микеланджело
Солнечные лучи отражаются от беломраморной кожи. Мускулы напряжены, ребра подрагивают, колени, словно пружины, готовы вот-вот разогнуться, взгляд сосредоточен на надвигающемся противнике. Давид стоит, как живой, освободившись от закрывавшего его полога, и мужественно взирает на публику.
Когда Микеланджело сдернул полог, реакция была мгновенной и такой бурной, что сердце скульптора переполнилось радостью. Единый одобрительный рев зародился на дальней стороне площади, такой же – на противоположной, третий достиг апогея в первых рядах, и наконец волны восторга столкнулись и отхлынули назад, слившись в дружный хор. Прямо перед помостом худая молодая женщина рухнула на колени и запела молитвы Богу. Мальчишка, сидящий на отцовских плечах, пронзительно засвистел в знак одобрения.
Микеланджело столько времени провел со своим Давидом, что уже не в силах был судить о нем, а мог лишь положиться на мнение горожан, впервые увидевших его. Он смотрел на статую их глазами. Восхищенными глазами отца Бикьеллини, настоятеля церкви Санто-Спирито, позволившего Микеланджело анатомировать трупы в мертвецкой при своем храме и воспринимавшего Давида как объект религиозного поклонения. Глазами солдата, который размахивал флагом Флоренции, – для него Давид был символом отваги. И глазами молоденькой служанки, мечтательно взирающей на мраморную стать Давида, – в нем явно воплотились ее желания. Глазами Буонаррото, который в этот момент переговаривался с Марией и ее родными, – им Давид возвещал о грядущем счастье. В глазах же отца Микеланджело Давид – предмет, которым можно и нужно гордиться.
Давид больше не принадлежал Микеланджело. Он принадлежал всем, кто стоял на площади, каждому флорентийцу и каждому паломнику или путешественнику, который когда-либо посетит Флоренцию. Любой, кто встанет перед Давидом, увидит его по-своему и на своем языке будет делиться с ним своими страхами и надеждами. И как людям свойственно меняться, общаясь с другими людьми, так и Давид с каждым новым человеком, новым разговором тоже будет меняться. Не формой и не фактурой мрамора, а душой. Всякий, кто посмотрит на него, оставит ему частичку своей души, а он отдаст частичку своей.
Микеланджело снял с плеча суму и передал отцу. Лодовико заглянул внутрь, и глаза его расширились, будто он увидел что-то страшное. Но Микеланджело знал: это от радости. Ведь тяжеленная сума доверху набита золотыми флоринами. Микеланджело был очень рад, что наконец освободился от этой ноши.
Он обернулся, чтобы поздравить с успешным открытием гонфалоньера Содерини, но глава городского правительства куда-то исчез. Вместо него перед Микеланджело стояла черноволосая красавица в длинном платье из черного бархата, с усыпанным драгоценными камнями распятием на шее. Ей было не больше двадцати, но она смотрела на Микеланджело как человек, хорошо осознающий свою власть.
Микеланджело инстинктивно приосанился и склонил перед ней голову.
– Феличе делла Ровере, – представилась она. В ее речи не слышалось ни намека на провинциальный акцент, свойственный многим не знающим грамоты итальянцам. Эта дама явно получила хорошее образование. – Я эмиссар из Ватикана.
Микеланджело поднял на нее глаза. По многочисленным слухам, Феличе делла Ровере – незаконная дочь нынешнего папы Юлия II.
– Его святейшество папа видел вашу Пьету в соборе Святого Петра. Он опасался, что вы способны лишь единожды сотворить такое чудо, и послал меня сюда разузнать, насколько талантлив ваш резец. – Она слегка склонила голову набок. – Приготовьтесь в самом скором времени послужить своей церкви. – Феличе сделала реверанс и, прежде чем пораженный Микеланджело успел вымолвить хоть слово, плавно повернулась и ушла.
Двое вооруженных стражей помогли Феличе взойти в карету, и лошади понесли ее прочь. Сам его святейшество папа, наместник Христа на земле, обладатель наследия святого Петра, пожелал нанять его, Микеланджело Буонарроти, простого камнереза из Флоренции. В восторге он издал странный звук – то ли победный клич, то ли смех – и опустился у ног Давида. Он победил.
Микеланджело старался рассмотреть каждое лицо в этой толпе. Все жители Флоренции от мала до велика собрались на площади – городские чиновники и представители всех гильдий и цехов, мастера искусств, купцы и ремесленники, фермеры из округи.
Вся Флоренция была здесь, кроме одного человека.
Леонардо да Винчи, похоже, единственный пропустил торжественную церемонию, но именно его Микеланджело желал видеть больше остальных. Не для того, чтобы покрасоваться победой в деле, которому Леонардо предрекал провал, а потому, что в глазах Микеланджело он все равно оставался величайшим мастером всех времен. Леонардо – единственный, чьего благосклонного внимания жаждал Микеланджело. Но и на этот раз маэстро отказал ему в нем.
Вдруг над площадью раздался какой-то низкий то ли рев, то ли звон.
Микеланджело вздрогнул. Что это? Он растерянно огляделся, стараясь понять, откуда наплывал этот звук.
